Автор: И. В. ЧЕМОДАНОВ

Массовая коллективизация обернулась трагедией для крестьянства. Прямым следствием ее явились репрессии в отношении крестьян и массовый голод 1932 - 1933 гг. в наиболее хлебородных районах страны, унесший жизни сотен тысяч (если не миллионов) сельских тружеников.

На рубеже 1980 - 1990-х годов среди ученых (историков и экономистов) разгорелась острая дискуссия, которая не утихает вплоть до настоящего времени. Предметом ее стал вопрос: так ли уж необходима была насильственная коллективизация, и если все-таки необходима, то можно ли было избежать столь трагических ее последствий? На сегодняшний день имеется множество публикаций, авторы которых выдвигают самые различные точки зрения. Суммируя их, можно выделить два основных, диаметрально противоположных, подхода.

Ряд отечественных и зарубежных ученых, предельно критически оценивая всю 70-летнюю эпоху господства коммунистической партии вообще, и период правления И. В. Сталина - в частности, настаивают на том, что объективных причин для проведения коллективизации не существовало. По их мнению, ее осуществление отнюдь не было вызвано потребностями экономического развития и диктовалось, скорее, политико-идеологическими соображениями, среди которых не последнюю роль играла субъективная воля Сталина. В числе причин проведения коллективизации обычно выделяются следующие. Во-первых, стремление сталинского руководства закрепить победу административно-командной системы управления экономикой, в которую явно не вписывалось индивидуальное крестьянское хозяйство. Во-вторых, уничтожение свободного крестьянства, которое рассматривалось Сталиным и его окружением как питательная среда для реставрации капиталистических отношений в деревне, источник контрреволюционных поползновений и потенциальной угрозы власти большевиков.

Хотя сторонники указанного подхода в целом и не оспаривают тезис, что насильственная коллективизация осуществлялась не столько как самостоятельная задача, сколько в угоду развернувшейся индустриализации, однако не считают коллективизацию необходимым средством проведения последней. По их мнению, советское государство вполне могло бы добиться тех же (если не больших) результатов, которых оно реально достигло в ходе первых пятилеток, без таких огромных жертв. Высоко оценивая успехи, достигнутые страной в период нэпа (в том числе и в сельском хозяйстве), они считают, что для проведения успешной индустриализации необходимо было не свертывание, а, напротив, продолжение и углубление новой экономической политики. Реальной альтернативой насильственной коллективизации была бы поддержка мелкого сельского товаропроизводителя при его постепенном, исключительно добровольном, кооперировании, в том числе и производства. Сельское хозяйство, основной ячейкой которого было индивидуальное крестьянское хозяйство, столь динамично развивающееся на протяжении 1920-х годов, вполне могло бы дать для нужд индустриализации необходимое сырье и продовольствие без насилия над крестьянами¹ .

Чемоданов Игорь Владиславович -сотрудник Вятского государственного университета.

стр. 156

Сторонники противоположного подхода, следуя традиции, утвердившейся в официальной советской историографии, напротив, сдержанно относятся к успехам нэпа в сельском хозяйстве. Основной акцент они делают на том, что годы нэпа были не просто переходным этапом от капитализма к социализму, но, прежде всего, - этапом восстановления народного хозяйства, разрушенного в результате мировой и гражданской войн. Именно это обстоятельство в первую очередь следует иметь в виду, оценивая эффективность новой экономической политики, как в промышленности, так и в сельском хозяйстве. "Если загружать уже имевшееся оборудование, - пишет М. М. Горинов, - то можно давать и 40 и 50% годового прироста промышленной продукции, если поднять залежь, то можно за год удвоить производство зерна"² . В свете сказанного реальные результаты, достигнутые в период нэпа, выглядят не такими уж блестящими: в первый год индустриализации (1926/1927 г.) годовой прирост промышленной продукции составил 18,2%, в 1927/1928 г. и того меньше - всего 15,8%. В сельском хозяйстве на 1926/1927 г. имеем лишь 4,1 годового прироста продукции. В среднем же валовая продукция сельского хозяйства с 1921 по 1928 г. увеличивалась всего на 10% в год³ .

К середине 1920-х годов народное хозяйство страны в целом достигло довоенного уровня, то есть восстановительный период был завершен. Дискуссионным остается вопрос: могла ли нэповская экономика успешно развиваться далее, если она содержала в себе серьезное противоречие, унаследованное еще от дореволюционной России, а именно: настоятельную потребность в создании современной промышленности, с одной стороны, и господство в сельском хозяйстве мелкого крестьянского землепользования, с другой. Иными словами, в состоянии ли было индивидуальное крестьянское хозяйство (учитывая к тому же суровые в целом почвенно-климатические условия России и СССР) дать стране необходимые средства для индустриализации?

Советская историография и часть российских ученых отвечает на этот вопрос решительно отрицательно. В качестве аргументов обычно приводятся показатели, свидетельствующие о довольно невысоком уровне развития крестьянского хозяйства в период нэпа. Среди них: малые размеры (в среднем - 4 - 5 га посевов на двор), низкая урожайность (не более 7 - 8 центнеров с га), слабая техническая оснащенность (только 15% крестьянских хозяйств имели какую-либо машину), господство трехполья, чересполосицы, дальноземелья, но самое главное - низкая товарность крестьянских хозяйств. На рынок, по самым смелым подсчетам, поступало лишь около 20% сельхозпродукции⁴ . Иными словами, крестьянское хозяйство, как и до революции, во многом сохраняло свой полунатуральный характер. Следовательно, полагают сторонники коллективизации, мелкое крестьянское землепользование, в силу объективных причин, не могло стать надежной опорой развернувшейся с середины 1920-х годов индустриализации, требовавшей от сельского хозяйства товарной продукции во все возрастающих размерах. Выход мог быть найден лишь на путях концентрации сельскохозяйственного производства, которое позволяло укрепить материально-техническую базу сельского хозяйства и увеличить его товарность. Это могло быть достигнуто двумя способами.

Первый - капиталистический, предполагавший сосредоточение земли и инвентаря в руках зажиточной прослойки крестьянства при обезземеливании известной части бедноты и середняков. Государство, взявшее курс на строительство социализма, на это пойти не могло. Оставался второй - создание крупных социалистических хозяйств, путем производственного кооперирования мелких, распыленных крестьянских хозяйств (то есть объединение их в колхозы). Лучше, конечно, было бы достичь этого без насилия над мелкими сельскими производителями. Однако добровольное производственное кооперирование, осуществлявшееся с первых месяцев советской власти вплоть до конца 1920-х годов, так и не достигло сколько-нибудь заметных успехов. На июль 1928 г. (первый год коллективизации) колхозами было охвачено лишь 1,7% крестьянских дворов⁵ . Следовательно, нужно было, во что бы то ни стало, ускорить процесс объединения крестьян в колхозы. Поэтому сплошная коллективизация вплоть до настоящего времени оценивается частью ученых в целом положительно. Единственной альтернативой ей, по их мнению, могла бы стать та же коллективизация, только без пресловутых "перегибов".

Довольно оригинальную идею высказывают И. П. Бойко, В. В. Иванов и С. Ф. Сутырин. Полагая, что самой логикой экономического развития страна рано или поздно была бы подведена к необходимости реорганизации аграрного сектора на базе создания крупных коллективных хозяйств, они, вместе с тем, утверждают, что для успешного осуществления индустриализации (по крайней мере - на первых порах) не было столь уж особой необходимости в массовой коллективизации. Вместе с тем, по их мнению, в бедах крестьянства в конце 1920-х - первой половине 1930-х годов виновата была не столько коллективизация сама по себе, сколько масштабное изъятие из сельского хозяйства хлеба на нужды индустриализации (хотя и не отрицают, что создание колхозов во многом облегчило выкачивание ресурсов из деревни). Ибо при развертывании индустриализации первоочередной проблемой являлось вовсе не создание колхозов, а сосредоточение в руках государства

стр. 157

значительного количества сельскохозяйственных продуктов. Каким же путем можно было добиться изъятия продуктов, не ломая сложившейся структуры сельскохозяйственного производства и не слишком ущемляя интересов единоличного крестьянства? Для этого, по мнению указанных авторов, достаточно было создать такие условия, при которых крестьяне вынуждены были бы отчуждать значительно большую часть производимой продукции, а именно: дополнить (или частично заменить) сельхозналог с крестьянских хозяйств, который к тому времени взимался исключительно в денежном выражении, своего рода натуральной податью (что-то вроде продналога первых лет нэпа)⁶ . Заметим, однако, что подобное искусственное изъятие продукции, возможно, и позволяло увеличить заготовки, но, в отличие от свободной реализации сельхозпродуктов на рынке, весьма отрицательно сказывалось бы на сельскохозяйственном производстве и не создавало соответствующего спроса сельских производителей на промышленные продукты. В этом отношении оно не благоприятствовало бы развитию промышленности.

Названных авторов с последовательными защитниками массовой коллективизации роднит то, что они не видят иного пути успешного осуществления индустриализации в СССР в относительно сжатые исторические сроки иначе, как посредством нажима на крестьянство (который, впрочем, реально было несколько смягчить). Нажим этот выражался, в первую очередь, в неэквивалентном обмене между сельским хозяйством и промышленностью, естественно, в пользу последней.

Итак, существуют два основных подхода к вопросу о том, существовала ли возможная альтернатива массовой коллективизации. Если сторонники первого подхода видят таковую в продолжении и укреплении в сельском хозяйстве принципов нэпа и принципиально отрицают необходимость коллективизации, то сторонники второго считают, что проведение массовой коллективизации было в целом оправдано. Когда же встает вопрос о цене, которую заплатило крестьянство, защитники сплошной коллективизации только разводят руками: дескать, лес рубят - щепки летят, и за каждую победу нужно платить.

Приведенные позиции являются крайними. Существуют также и компромиссные точки зрения. Часть ученых полагает, что у советского государства на рубеже 1920 - 1930-х годов был выбор между форсированной индустриализацией, с приоритетным развитием тяжелой промышленности за счет сельского хозяйства ("индустриализация по Сталину", реализованная на практике), и так называемой "нормальной" индустриализацией, предполагавшей сбалансированное развитие всех секторов и отраслей народного хозяйства ("индустриализация по Бухарину").

Какой же из указанных возможных путей был бы более предпочтителен для страны? Некоторые авторы уклоняются от окончательных выводов на этот счет⁷ . Последний вариант имел то преимущество, что не требовал ущемления аграрного сектора. Однако его реализация, по мнению сторонников форсированной индустриализации и массовой коллективизации, затягивала бы создание мощной тяжелой и оборонной промышленности и на достаточно длительный срок, что, в условиях враждебного капиталистического окружения и потенциальной угрозы обострения внешнеполитической ситуации, было чревато для отсталой аграрно-индустриальной страны весьма серьезными негативными последствиями (вплоть до потери национальной независимости)⁸ . Поэтому даже среди тех ученых, которые в своих оценках склоняются более в пользу этого варианта, находятся такие, которые признают, что без массовой коллективизации индустриальный "скачок" в ближайшем будущем был бы вряд ли возможен⁹ . Когда настал час тяжелых испытаний (в 1941 г.), страна успела совершить "скачок", но "скачок" этот был осуществлен слишком дорогой ценой.

Возможна ли вообще была быстрая индустриализация, но основанная не на "выжимании соков" из крестьянства, а, напротив, на условиях взаимовыгодного сотрудничества между мелким крестьянским хозяйством и социалистической промышленностью? Среди защитников массовой коллективизации находится немало тех, кто полностью отрицает подобного рода возможность. Их главный аргумент: неокрепшая промышленность не могла дать крестьянству требуемое количество товаров, а крестьяне, в свою очередь, отказывались сдавать излишки сельхозпродукции за деньги, которые затруднительно было отоварить. С весны 1925 г. осуществляется целый комплекс мероприятий, которые, казалось бы, должны были стимулировать товаризацию крестьянского хозяйства. Была ослаблена государственная фиксация твердых цен на зерно, снижено налогообложение, расширены возможности для земельной аренды и применения наемного труда и т. п.¹⁰ . Однако указанные меры не дали должного эффекта. Более того, во второй половине 1920-х годов в сельском хозяйстве СССР наблюдался ряд тревожных симптомов.

Во-первых, - это исчерпание ресурса свободных (в основном, заброшенных) земель, которые можно было бы включить в сельскохозяйственный оборот. В 1925 - 1926 гг. количество крестьянских хозяйств в результате увеличения численности сельского населения и разделов дворов увеличилось на 2,1%, тогда как общая посевная площадь - на 5,7%. Однако уже в 1927 г. рост посевных

стр. 158

площадей резко замедлился, почти сравнявшись по темпам с ростом численности крестьянских хозяйств. За год размеры посевов увеличились на 1,9%, а количество хозяйств - на 1,8%¹¹ . Дальнейшее дробление крестьянских дворов в условиях невозможности расширения посевов вело к измельчанию хозяйств. Признаком надвигающегося упадка сельского хозяйства явилось снижение к осени 1928 г. ряда важных его показателей: озимый клин сократился на 3%, поголовье лошадей - на 10 - 14%, крупного рогатого скота - на 10 - 15%¹² . Выявилось "нежелание" крестьян приобретать сельхозтехнику, хотя с 1924 г. машины и орудия продавались им по довоенным ценам. Так, на 1926/1927 г. около 1/3 поступивших в продажу машин и орудий остались не проданными на складах¹³ . И, наконец, имело место снижение товарности зерновой отрасли сельского хозяйства, кульминацией которого явился печально знаменитый кризис хлебозаготовок 1927 - 1928 годах.

Вопрос о природе этого кризиса остается дискуссионным. Вслед за сталинской пропагандой, советская историография десятилетиями упорно придерживалась тезиса о преступном саботаже хлебозаготовок, набравшим силу за годы нэпа кулачеством. Сельская буржуазия, якобы, посредством такого рода давления на советскую власть, преследовала как экономические (добиться более выгодных условий реализации сельхозпродукции, отмены монополии внешней торговли), так и политические цели (подрыв обороноспособности советского государства, полное восстановление капиталистических отношений).

Имел ли место на самом деле намеренный срыв хлебозаготовок зажиточной частью деревни? Допустим, это действительно было так. Однако к концу 1927 г. кулацкие хозяйства составляли всего около 3,7% всех крестьянских хозяйств, в то время как количество товарного хлеба в руках кулаков во второй половине 1920-х годов, по подсчетам советских историков, исчисляется в 20 - 23%¹⁴ . Следовательно, при всем желании, кулаки не могли сколько-нибудь существенно повлиять на ход хлебозаготовок. Остается открытым вопрос, почему хлеб отказывался сдавать середняк - "центральная фигура в земледелии" (в годы нэпа середняцкие хозяйства составляли 60 - 62% всех крестьянских хозяйств). Только ли по наущению своих более богатых односельчан?

Причину снижения товарности аграрного сектора часть исследователей видит в несовершенстве системы налогообложения. Прежде всего, это общее увеличение налогового бремени во второй половине 1920-х годов, которое, по их мнению, снижая накопления в крестьянских хозяйствах, существенно тормозило рост его производительных сил. Подобное утверждение справедливо лишь отчасти, поскольку повышение налогообложения затронуло, в основном, зажиточную верхушку крестьянства (в 1926/1927 г. кулаки выплачивали 34%, а в 1928/1929 г. - около 50% всей суммы сельхозналога)¹⁵ . Что же касается основной, бедняцко-середняцкой части крестьянства, то обложение ее, напротив, снизилось: если в 1924/1925 г. доля сельхозналога у крестьян этой группы составляла 10,6%, то в 1927/1928 г. - только 6%. Необходимо учитывать и бюджетное финансирование, которое превышало размер сельхозналога на 23%¹⁶ .

Вторым существенным изъяном налоговой системы, по мнению некоторых ученых, являлись слишком большие льготы в отношении бедноты и маломощных середняков, размер которых непрерывно возрастал. Действительно, если в 1925/1926 г. от сельхозналога было освобождено 25% всех крестьянских хозяйств, то к 1928/1929 г. - уже 36,7% (и еще 4,1% хозяйств получили частичную скидку)¹⁷ . Такая налоговая политика была пагубна в том отношении, что она усиливала социальный паразитизм бедноты и порождала иждивенческие настроения в среде середняков, которые, рассчитывая на льготы по сельхозналогу, не спешили развивать свое хозяйство. Чрезмерное увлечение льготами было продиктовано не только радением о нуждах малоимущего крестьянства, но, в определенной степени, и популистскими соображениями. Таким способом партия и правительство стремились расширить свою социальную базу в деревне в преддверии массовой коллективизации.

Наконец, еще одним недостатком являлось переобложение менее доходных отраслей сельского хозяйства (полеводство, скотоводство), в то время как более доходные отрасли (неземледельческие доходы, специальные отрасли, мелкое животноводство) охватывались налогами достаточно слабо. Это стимулировало развитие отходничества и всякого рода побочных промыслов в ущерб земледелию, что, естественно, обостряло продовольственную проблему. Однако, справедливости ради, стоит отметить, что указанное упущение во второй половине 1920-х годов, в общем, успешно исправлялось. Так, в 1926 г. в число объектов обложения были включены такие не учитываемые ранее источники доходов крестьян, как виноградарство, пчеловодство, садоводство, огородничество и др., а в 1928 г. была проведена налоговая реформа, в результате которой к обложению были привлечены все неземледельческие заработки, доходы от мелкого скота и специальных отраслей сельского хозяйства¹⁸ .

Довольно часто в качестве одной из причин уменьшения товарности крестьянских хозяйств в период нэпа историки называют расхождение между ценами на сельскохозяйственную и промыш-

стр. 159

ленную продукцию в пользу последней - знаменитые "ножницы цен". Отмечается также, что в 1926 г., после некоторого снижения, имело место очередное повышение цен на промтовары. Однако уже в феврале 1927 г. начинается кампания за снижение промышленных цен, и вплоть до 1928/1929 г. раствор "ножниц" снова сокращается. Так что 1926/1927 г. (год, предшествующий хлебозаготовительному кризису) не был таким уж особо неблагоприятным для крестьян в области цен на их продукцию. Другое дело, что в этом году имело место неблагоприятное соотношение цен на хлеб по сравнению с техническими культурами и продуктами животноводства¹⁹ . В целом, однако, коэффициент эквивалентности обмена между промышленностью и сельским хозяйством к 1928 г. составлял 1:2,02. Для сравнения: в 1923/24 г. он составлял 1:3,02 и таким же был накануне первой мировой войны²⁰ . Так что, даже учитывая неблагоприятное соотношение цен, остается непонятным, почему именно во второй половине 1920-х годов советское крестьянство проявляло столь сильное упорство в своем нежелании сдавать хлеб заготовительным организациям.

Конечно, цены и уровень налогов оказывают определенное влияние на степень товарности сельского хозяйства, но действие указанных факторов может быть относительно легко скорректировано, а возможные негативные последствия вполне устранимы и без столь масштабной перестройки аграрного сектора, каковой являлось ускоренное создание колхозов. Поэтому главным аргументом, обосновывающим необходимость массовой коллективизации, у представителей советской и, отчасти, российской историографии выступает тезис об исчерпании аграрным сектором, функционирующим на основе множества раздробленных единоличных крестьянских хозяйств, возможностей для своего дальнейшего поступательного развития и тем более - обслуживания нужд развернувшейся индустриализации. Отсюда и падение его товарности в завершающий период нэпа.

Имеется, однако, и другое объяснение данного явления. Лишь немногие историки, изучавшие развитие сельского хозяйства СССР в период нэпа, обращали внимание на то, что во второй половине 1920-х годов со стороны советского руководства исходит ряд неоправданных решений, которые, в конечном счете, сделали невозможной "смычку" промышленности с мелким сельским производителем. Прежде всего, это план хлебозаготовок на 1925/1926 г., который, основываясь, главным образом, на необычайно высоких показателях валового сбора зерновых 1925 г., к сожалению, мало учитывал возможность сдержанного товарного предложения крестьянами собранного ими хлеба и потому оказался неадекватно завышенным. В стремлении любой ценой выполнить предписанный план, хлебозаготовительные организации пошли по пути искусственного повышения цен на хлеб (с сентября по май цены на хлеб непрерывно росли).

Это привело к комплексу весьма негативных последствий. Во-первых, из-за высоких заготовительных цен оказался сорванным план экспорта хлеба за рубеж. Удалось вывезти лишь 33% от плана, да и то в условиях неблагоприятной конъюнктуры на мировом рынке зерна. Во-вторых, благодаря тем же высоким ценам на хлеб у крестьян оказался избыток "горячих" денег, обостривший проблему дефицита промтоваров. В-третьих, из-за дорогостоящих закупок продовольствия, промышленности пришлось сократить отчисления на обновление своего основного капитала (то есть на производство и амортизацию оборудования), что, естественно, отрицательно сказалось на темпах только что развернувшейся индустриализации и, вдобавок, усугубило товарный голод в деревне²¹ .

По справедливому замечанию Ю. П. Бокарева, недостатком большинства работ, посвященных нэпу, является то, что промышленность и сельское хозяйство этого периода, выступая в качестве самостоятельных направлений исследования, довольно часто рассматриваются вне связи друг с другом, в то время как развитие их надо рассматривать в комплексе. Причины снижения товарности крестьянского хозяйства во второй половине 1920-х годов следует искать не только в нем самом, но и в тех процессах, которые происходили тогда в сфере социалистической промышленности. Дело в том, что свертывание нэпа в промышленности началось несколько раньше, чем в сельском хозяйстве. Во второй половине 1920-х годов проводится ряд мероприятий, направленных на укрепление директивных принципов в управлении советской промышленностью (ограничение хозрасчета, вмешательство в ценообразование), результатом которых стала утрата промышленными ценами функции регулирования производства и потребления товаров. Промышленное производство перестало реагировать на реальные запросы сельского потребителя.

Наличие остатков средств производства, не нашедших покупателя среди крестьян, обычно трактовалось советской историографией как "противоречие между индивидуальным крестьянским землепользованием и ростом средств обработки земли"²² . Иначе говоря, слишком мелкие размеры крестьянских наделов не позволяли рационально эксплуатировать имеющуюся сельхозтехнику. Однако в подобной ситуации промышленность вполне могла бы переключиться на выпуск продукции, наиболее востребованной крестьянами, прежде всего - предметов личного потребления. Между

стр. 160

тем, промышленность, сделавшаяся малочувствительной к потребностям крестьян, упорно продолжала выпускать продукцию, которая не пользовалась у них спросом и потому не находила сбыта. Так, в 1928/1929 г. нереализованный остаток промышленной продукции достигал 39,7% (!) объема всей предложенной широкому рынку продукции²³ . Следовательно, определенную часть своих средств, которые можно было бы направить на обновление основных фондов, промышленность расходовала впустую. Стало быть, дефицит промтоваров в период нэпа, который довольно часто преподносится историками как одно из главных препятствий к установлению "смычки" между промышленным и аграрным сектором, являлся не абсолютным, а относительным. Нельзя сказать, что товаров не было вообще. Проблема заключалась в том, что не хватало именно наиболее нужных для крестьян товаров, тогда как некоторые, ненужные, напротив, имелись в избытке.

Отсутствие потребительского спроса на промтовары хозяйственного назначения (машины и пр.) было неверно интерпретировано руководством страны как отсутствие платежеспособного спроса (нехватка у крестьян денег на их приобретение). Проблему пытались решить посредством очередного снижения цен на промтовары (вторая половина 1925/1926 г.), а также расширения эмиссии. После злополучной хлебозаготовительной кампании 1925/1926 г., когда у крестьян и так скопился избыток лишних денег, подобные меры, естественно, только еще сильнее обострили товарный голод.

Подобная ситуация побуждала крестьян сокращать товарную часть своей продукции. Так, наряду с общим снижением роста посевов и сокращением товарного выхода льна, имело место увеличение посевов этой культуры в нехарактерных для льноводства районах (например, в Сибири)²⁴ . До революции типичный крестьянин не очень-то интересовался разведением овец. Объясняется это тем, что в период стойлового содержания овца потребляла сена почти столько же, сколько и корова. Коровью порцию можно было частично заменить соломой²⁵ . Но по Вятской губернии второй половины 1920-х годов наблюдаем стремительный рост численности мелкого рогатого скота: в 1924 г. - 1461,8 тыс. голов, в 1925 г. - 1979,4 тыс., а в 1927 г. - 2106,0 тыс. голов (прирост - 22% от поголовья 1916 г.)²⁶ . Количество овец и коз в среднем на хозяйство увеличилось при этом с 3,75 до 5 с лишним голов.

Однако не всякое расширение производства означает увеличение товарности. Указанные факты свидетельствуют не о товаризации, а, напротив, о натурализации сельского хозяйства²⁷ . В условиях дефицита товаров текстильной промышленности крестьянские хозяйства начинают замыкаться. Крестьяне предпочитают сами производить необходимые им ткани в домашних условиях, нежели безуспешно пытаться приобретать их в потребительских лавках за деньги, вырученные от продажи излишков сельхозпродукции. Чрезвычайные меры 1928 г. (конфискация хлебных излишков и пр.) окончательно подорвали доверие крестьянства к государству как к надежному экономическому партнеру и похоронили последнюю надежду как на добровольную коллективизацию, так и на установление "смычки" между социалистической промышленностью и мелким крестьянским хозяйством²⁸ .

Разумеется, мелкое крестьянское хозяйство, в том виде, в каком оно существовало до революции и в период нэпа, было весьма далеким от идеала. В этом отношении можно вполне согласиться с советскими историками. Последние, однако, были не вполне правы в том, что, справедливо отмечая целый ряд негативных явлений, они отказывали крестьянскому хозяйству в возможности сколько-нибудь успешного поступательного развития. А ведь подобная возможность вовсе не исключалась. Теперь можно только гадать, в какой мере уступки, сделанные крестьянству в середине 1920-х годов, способны были стимулировать товаризацию аграрного сектора. Очевидно, однако, что усиление плановых начал в экономике (в первую очередь - в промышленности) не позволило в полной мере раскрыть заложенный в них потенциал, ибо развитие рыночных отношений в крестьянском хозяйстве оказалось несовместимым с параллельным укреплением административно-командных принципов в управлении промышленностью. В результате последней так и не удалось найти себе надежного поставщика и покупателя в лице крестьянина.

Но без прочного союза государственной промышленности с мелкокрестьянским аграрным сектором дальнейшее осуществление быстрой индустриализации стало уже невозможным без применения мер экономического и административного давления на крестьянство, кульминацией которого стало насильственное объединение крестьян в колхозы.

Таким образом, существовала вполне реальная, но не реализованная альтернатива сплошной коллективизации. Правда, упущена она была не в конце десятилетия, а несколько раньше - в середине 1920-х годов, когда еще имелась возможность для относительно динамичного развития промышленности за счет привлечения крестьянского рынка. Но в конце 1920-х годов, когда проблема обновления основного капитала промышленности встала с особой остротой, такой возможности уже не было. В этой ситуации выход оставался только один - массовая насильственная коллективизация.

стр. 161

Примечания

1. См. например: ГРАЦИОЗИ А. Великая крестьянская война в СССР. Большевики и крестьяне. 1917 - 1933. М. 2001; ГРЕГОРИ П. Еще раз о коллективизации. - Экономические науки. 1990. N 12; КАБЫТОВ П. С., КОЗЛОВ В. А., ЛИТВАК Б. Г. Русское крестьянство: этапы духовного освобождения. М. 1988; Кооперативный план: иллюзии и действительность. М. 1995; НИКОЛЬСКИЙ С. А. Власть и земля: Хроника утверждения бюрократии в деревне после Октября. М. 1990; ТЕПЦОВ Н. В. Аграрная политика: на крутых поворотах 20 - 30-х годов. М. 1990 и др.

2. ГОРИНОВ М. М. НЭП: поиски путей развития. М. 1990, с. 21.

3. КРАЕВ М. А. Победа колхозного строя в СССР. М. 1954, с. 309; БОЙКО И. П., ИВАНОВ В. В., СУТЫРИН С. Ф. Дискуссионные вопросы коллективизации в СССР. - Экономические науки. 1990. N 6, с. 115 - 116.

4. ДАНИЛОВ В. П. Советская доколхозная деревня: население, землепользование, хозяйство. М. 1977, с. 129; его же. У колхозного начала. - Советская Россия. 1987. N 235, с. 4; ДАНИЛОВ В. П., ИВНИЦКИЙ Н. А. О деревне накануне и в ходе сплошной коллективизации. - Документы свидетельствуют: Из истории деревни накануне и в ходе коллективизации, 1927 - 1932 гг. М. 1989, с. 18; Современные концепции аграрного развития (Теоретический семинар). - Отечественная история. 1993. N 2, с. 5; ЯКОВЦЕВСКИЙ В. Н. Аграрные отношения в СССР в период строительства социализма. М. 1964, с. 115.

5. КРАЕВ М. А. Ук. соч., с. 368.

6. БОЙКО И. П., ИВАНОВ В. В., СУТЫРИН С. Ф. Ук. соч., с. 119 - 120.

7. См. например: БОФФА Дж. История Советского Союза. Т. 1. М. 1994; ГОРДОН Л. А., КЛОПОВ Э. В. Что это было? Размышления о предпосылках и итогах того, что случилось с нами в 30 - 40-е годы. М. 1989.

8. ГОРИНОВ М. М. Ук. соч., с. 47 - 48.

9. СВИЩЕВ М. А. Мелкое производство в 20-е годы. - Нэп: приобретения и потери. М. 1994, с. 181.

10. НОСОВА Н. П. Нэп: государство и сельское хозяйство (проблемы регулирования). - Нэп: приобретения и потери, с. 155 - 156.

11. История советского крестьянства. Т. 1. М. 1986, с. 322 - 323.

12. ГОРИНОВ М. М. Ук. соч., с. 37.

13. ЯКОВЦЕВСКИЙ В. Н. Ук. соч., с. 300.

14. ТРИФОНОВ И. Я. Ликвидация эксплуататорских классов в СССР. М. 1975, с. 246,266.

15. Там же, с. 248 - 249,256.

16. ИЛЬИН С. С. Финансовая политика в аграрной сфере при нэпе. - Финансы. 1993. N 7, с. 73.

17. СЕРПИНСКИЙ В. В. Нэп: практика налогообложения крестьянства. - Вестник Московского университета. Сер. 6. Экономика. 1993. N 5, с. 43 - 45.

18. Там же, с. 44 - 46.

19. БОКАРЕВ Ю. П. Социалистическая промышленность и мелкое крестьянское хозяйство в СССР в 20-е годы. Источники, методы исследования, этапы взаимоотношений. М. 1989, с. 279.

20. БАРСОВ А. А. Нэп и выравнивание экономических отношений между городом и деревней. - Новая экономическая политика. Вопросы теории и истории. М. 1974, с. 96.

21. БОКАРЕВ Ю. П. Ук. соч., с. 260 - 261,295 - 296.

22. ЯКОВЦЕВСКИЙ В. Н. Ук. соч., с. 300.

23. БОКАРЕВ Ю. П. Ук. соч., с. 291.

24. Там же, с. 279.

25. МИЛОВ Л. В. Природно-климатический фактор и особенности российского исторического процесса. -Вопросы истории. 1992. N4 - 5, с. 43.

26. 200 лет Вятской губернии. Статистический сборник. Киров. 1996, с. 58; Статистический справочник для волостного работника. Вятка. 1927, с. 133; Статистический справочник по Вятской губернии 1925 г. Вятка. 1926, с. 30.

27. Государственный архив Кировской области, ф. Р-1062, д. 2815, л. 18; д. 2992, л. 142об., 217об.

28. ГОЛАНД Ю. М. Что предшествовало "великому перелому" 1929 года. - Политическое образование. 1989. N8, с. 76 - 77.

стр. 162