Автор: Е. Л. РУДНИЦКАЯ, Е. Ю. ТИХОНОВА

Т. 4. Общественная мысль. М. Изд-во Московского университета. 2003. 528 с.

Фундаментальное издание Московского университета, - серия "Очерки русской культуры XIX века" пополнилось очередным тематическим томом - "Общественная мысль" (редакционная коллегия: Л. Д. Дергачева, Л. В. Кошман - руководитель проекта, Д. В. Сарабьянов, Е. К. Сысоева, В. А. Федоров, И. А. Федосов, Н. И. Цимбаев). Этот важнейший компонент духовной жизни общества для России XIX в. особенно значим: он определил в значительной мере политическую историю не только девятнадцатого столетия, но и ее последующую судьбу. Здесь завязь философского осмысления места России в мире, его преломления в социальных, политических идеях, питавших, в свою очередь, общественное движение в его многочисленных спектрах - от оппозиционного, революционного до государственно-охранительного.

Форма очерков предоставила авторскому коллективу возможность проследить, с одной стороны, последовательный ход развития общественной мысли, с другой - высветить ее наиболее принципиальные моменты, контрапункты, становившиеся импульсами, определявшими само содержание общественного движения. Некоторые очерки, по сути дела, мини-монографии, охватывающие значительные временные отрезки, как например, принадлежащий перу

стр. 161

В. М. Боковой текст, озаглавленный "Беспокойный дух времени. Общественная мысль первой трети XIX в.", или статья М. Д. Карпачева "Общественно-политическая мысль пореформенной эпохи". Оба очерка основательно и широко излагают фактическую историю общественной мысли в ее сочлененности с политической историей страны, богата их источниковая фундированность. Особенно отличается этим очерк Боковой, в котором звучат многоголосие журналистики, свидетельства мемуаристов, сиюминутные отклики современников, отрывки из писем.

Некоторые очерки можно отнести к жанру эссе. Таковы принадлежащие перу Н. И. Цимбаева "Либерализм сороковых годов", "Европеизм как категория национального сознания", "Идеи федерализма и федеративного устройства России в общественной мысли", "Завет Владимира Соловьева". Они воплощают в себе, по существу, высокий уровень обобщения написанного на эту тему как самим автором, так и достигнутого отечественной историографией в целом.

Как бы не были различны жанровые особенности очерков, они представляют единое целое в концептуальном раскрытии не только истории русской мысли, но и характера русского исторического процесса. Оно - в утверждении его европейской сути, его неотъемлемости от европейской цивилизации. Научная основательность концептуальной парадигмы рассматриваемого труда проистекает из прокламируемой и последовательно реализуемой авторами задачи: они видят ее как первый приступ к обобщению и теоретическому осмыслению накопленного исторической наукой материала, расширению круга вопросов, не бывших прежде предметом специального рассмотрения, преодолению стереотипов советской и постсоветской историографии.

Авторский коллектив исходит из признания несостоятельности оценки русского освободительного движения и его отдельных этапов "как явлений уникальных, отмеченных исторической исключительностью", неправомерности их "отрыва от общего хода передовой европейской мысли" (с. 7, 8). В упомянутом выше очерке Боковой отмечена и принципиальная специфика идейного восприятия Запада русской мыслью, ее амбивалентность. Так, освоение мира через Разум и Просвещение, ставшее мировидением для русских просветителей, оставляло место практически любым политическим взглядам, а также как вере, так и безверию, а широта амплитуды идеологических направлений, питавших подъем национальных чувств в начале XIX в., включала в себя идейные устремления от консервативно-традиционных до либеральных. Абсолютизация роли государства как гаранта общественного благоденствия, более важного, чем индивидуальная свобода, роднила столь несовместимых мыслителей как Карамзин и Пестель. Во имя "принципа благоудобства" можно было отказаться от свободы (с. 23).

Бокова последовательно раскрывает многозначность механизма взаимодействия реформаторских устремлений Александра I и наметившейся возможностью формирования "гражданского общества" - условия, способствующего возникновению либерализма. Не традиционна трактовка Боковой истории декабристских обществ. Она отчетливо противостоит укорененному в советской историографии представлению о феномене декабризма, как единого в своем идеологическом и организационном основании. Не считая возможным рассматривать историю декабристов как целостное идеологическое явление, автор включает его в общее русло "дворянского оппозиционного движения 1810 - 1820-х гг., организационно оформленного в виде сменяющих друг друга и взаимопреемственных политических тайных обществ", не выработавших "ни единой программы, ни стратегии, и тактики"; "консолидирующим фактором" была для них "в основном оппозиционность, а еще - патриотическое чувство" (с. 97).

Эссе Е. Н. Цимбаевой ""Философические письма" П. Я. Чаадаева (Истоки экуменизма)" сосредоточено на раскрытии смысла христианства в историософии мыслителя, на преображении им христианства в исторический феномен, что позволяет автору увидеть в Чаадаеве предтечу идеи "единства", ставшей одной из кардинальных в дальнейшем движении русской философской мысли.

Очерк Н. И. Цимбаева "Либералы сороковых годов" отмечен нетрадиционным подходом к проблеме западничества и славянофильства, которым автор отказывает в самодавлеющем значении; они вписываются им в общий ход "взаимодействия и борьбы разных направлений общественной мысли", определявших "характер идейной борьбы дореформенного времени". Западничество и славянофильство предстают в этой борьбе как разновидности раннего русского либерализма, что определяло как единство, так и расхождения в их подходе к решению коренных проблем русской социально-политической жизни.

Такое понимание не только исторически адекватно, но и снимает множество разночтений в оценке западников и славянофилов, в том числе, в вопросе о непосредственных идейных истоках славянофильства, расширяет исследовательские рамки проблемы либерализма в целом (следует напомнить, что о либеральной сути раннего славянофильства писал еще С. С. Дмитриев). Н. И. Цимбаев оговаривается - утверж-

стр. 162

дение факта зарождения славянофильства на рубеже 1830 - 1840-х гг. не снимает вопроса об их предшественниках, генезисе западнических и славянофильских идей, причинах их возникновения, но оставляет тему без внимания. Не упомянуты ни "Общество любомудрия", ни кн. В. Ф. Одоевский, сыгравшие столь значительную роль в этом процессе. Обращение к данным сюжетам подкрепляло бы справедливое суждение автора, что "славянофильство было своеобразным итогом эволюции либерализма декабристского времени, оно выявило общественные взгляды немногих представителей раннего русского либерализма, либералов первого поколения, в условиях николаевской реакции" (с. 176).

Вместе с тем, освещение западничества и славянофильства исключительно через призму проблемы либерализма оставляет в тени исходные идейные разночтения этих направлений. Если определяющим стимулом развития славянофильства было устремление к выработке национального самосознания, то западничество сосредотачивалось на преломлении идейных ценностей Запада в русских национально-исторических условиях. С этим связано и то, что при общности объективно либерального смысла позиции западников и славянофилов по отношению к современным им реалиям русской социально-политической действительности, их кардинально разделяло. Для первых были незыблемы приоритет личности, ее самоценность в истории, правовое обеспечение свободы человека, между тем как правда славянофилов базировалась на мифологизируемых традиционных устоях русской народной жизни. Отсюда и одна из основных, как отмечает автор, черт славянофильства, отличающего его от западничества: признание особого пути развития России. Не преодоленным стереотипом представляется трактовка автором В. Г Белинского как революционера. Его правильнее было бы рассматривать в контексте западничества 1840-х гг. (при том, что каждый из представителей был оригинален в своих суждениях, поскольку западничество - не партия, а идейное течение), а также в общем контексте русского либерализма.

Статья М. Д. Карпачева "Общественно-политическая мысль пореформенной эпохи" раскрывает кардинальное противоречие, заложенное в предпринятом Александром II реформировании России, так и не достигшей гражданского общества. Отсутствие опоры в обществе заставляло власть опираться исключительно на бюрократов-реформаторов, которые, в свою очередь, надеялись на неограниченное самодержавие при решении крестьянского вопроса. Круги же дворянства, защищавшие свои сословные интересы, требовали в этих видах общественного представительства. По меткому наблюдению автора, "либеральные бюрократы охотно пользовались политическим оружием консерваторов, а противники крестьянского освобождения - инструментарием либералов", что являлось особенностью политического развития России (с. 221).

При этом подчеркивается важный для становления политической культуры русского общества момент - позитивный след, оставленный дворянской фрондой. "Ее лидеров отличала не примитивная реакция, а консервативное реформаторство, направленное на законодательное ограничение произвола бюрократической власти". Автор проводит четкий водораздел между реакционным идейным консерватизмом пореформенной поры, для которого "было характерно стремление найти оптимальную форму развития преобразующейся страны", и откровенными реакционерами, деятельность которых "в практическом и теоретическом отношениях... ничего конструктивного не содержала и сводилась к голому охранительству" (с. 349, 351). Справедливо замечание, что "почвенничество" при всей его иллюзорности поставило ряд важнейших ДЛЯ страны вопросов, над которыми размышляли поздние славянофилы. Думается, однако, что позитивный смысл откровенно реакционных концепций К. Н. Леонтьева преувеличен. Хотелось бы заметить, что общественные направления оцениваются автором с позиций их утопичности или реалистичности, с точки зрения развития и блага государства, нации, общества; гораздо реже встречается их оценка с точки зрения блага личности, гуманизма.

И Карпачев, и Бокова затрагивают тему "официальной народности"; оба автора отмечают, что Николай I был сторонником уваровской триады. Однако отношение к ней императора было не столь однозначно; оно было отягощено таившимся в ней противоречием между утверждением о нерушимости самодержавия в России и признанием необходимости идти в форваторе современного европейского просвещения, а также в нестыковке национализма, заключенного в понятии "народность", с имперской идеологией николаевского царствования, ориентированного на консолидацию всех народов империи¹ .

Карпачевым внимательно рассмотрен исторический и психологический феномен русской интеллигенции, наложившей свою печать на весь ход общественного движения второй половины XIX века. В стране со слабо развитой социальной структурой, обрекавшей демократическую интеллигенцию на социальную изоляцию, последняя "как носительница "прогресса", всеми силами стремилась к радикальному изменению существовавшего (и далеко не идеального) строя, но при этом она же глубочайшей культур-

стр. 163

ной пропастью оказалась отделена от своего народа" (с. 233). Четкость этого вывода контрастирует с трактовкой автором Герцена, социально-экономическая теория которого оценивается как абсолютно несовместимая с основополагающими идеями либерализма (с. 248). Такое утверждение никак не может быть распространено на менявшиеся воззрения и позицию Герцена в менявшемся мире. К концу жизни он решительно отвергает революционное насилие и анархизм, утверждает историческую правомерность государства и либеральные ценности общественного устройства.

В целом статья Карпачева - серьезное, оригинальное и убедительное исследование широкого спектра общественных мнений в пореформенной России. Четкость формулировок, логичность, объективность (порой даже излишняя, - возникает желание, чтобы авторские симпатии были выявлены отчетливее) делают ее особенно полезной для студенческой аудитории и для историков, специализирующихся по более узкой тематике, которые получают широкое, перспективное освещение политической и социальной мысли второй половины XIX века.

Включение в данный сборник статьи К. С. Гаджиева "Основные течения общественно-политической мысли Европы", представляется вполне закономерным, поскольку русская культура была теснейшим образом связана с европейской. Это вполне соответствует поставленной в предисловии задаче: рассмотреть русскую духовную жизнь в контексте умственной жизни Европы. Статья воссоздает многоплановую картину общественно-политической мысли Европы: от консервативной до крайне радикальной. Рассматривая консерватизм, автор связывает его с отстаиванием традиций и считает его в этом смысле несущим необходимую и полезную функцию. Такая точка зрения, безусловно, имеет право на существование. Но при этом можно заметить, что с традицией может быть связана и либеральная, и даже революционная мысль (ведь отрицание определенных общественных институтов не подразумевает отрицания всего человеческого опыта). Вероятно, говорить о консерватизме какой-либо системы взглядов можно лишь тогда, когда защищается изжившая себя традиция, ставшая общественно вредной. В противном случае понятие консерватизма становится слишком широким. Весьма содержательно и разносторонне рассмотрены социал-демократическая идеология и практика, классический марксизм, прослежены их ответвления, расслоение пути их развития на Западе.

Свой очерк "Европеизм как категория национального сознания (К пониманию западничества и славянофильства)" Н. И. Цимбаев называет "рассуждением". Действительно, здесь развиваются мысли, ранее высказанные автором в исследованиях и публикациях, посвященных этим течениям. Справедливо подчеркивая неправомерность, научную неплодотворность, отрицательное воздействие на национальное сознание противопоставления западничества и славянофильства, сам автор сосредотачивается на проблеме просветительского европеизма. Именно он лежал в истоке обоих направлений, отвечая генеральному направлению развития страны на протяжении столетий - возвращению России в Европу. Однако, акцентируя этот исходный момент, автор оставляет за скобками эволюцию просветительского европеизма, его идейного наполнения, его идеологов, что в итоге, на исходе века привело к резкому идейно-политическому противостоянию либералов-западников и идеологов позднего славянофильства.

Статья того же автора "Идеи федерализма и федеративного устройства России в общественной мысли" энциклопедически освещает данный вопрос. Убедительно показано, что идеи федерализма сближали самые разные политические течения - от консерваторов до революционных социалистов. Однако несмотря на большой интерес к проблеме федеративной организации славянских народов и народов, населяющих Россию, сам федерализм для русских мыслителей остался скорее лозунгом, чем конкретной программой.

Идейно и композиционно оправдано завершение очерков ярко написанным Цимбаевым эссе "Завет Владимира Соловьева". Владимир Соловьев - знаковая фигура русской общественной мысли, обозначившая перелом в ее философском и нравственно-этическом наполнении. Особо значим для понимания Соловьева решительный отвод автором укорененного в литературе утверждения о капитуляции мыслителя к концу жизни перед силой Зла. Статья не оставляет сомнения в глубокой выстраданности оставленного Владимиром Соловьевым завета будущим поколениям, убежденности мыслителя в несокрушимости силы Любви и Добра.

"Очерки русской культуры XIX века. Общественная мысль", следует признать крупным явлением в современной историографии.

Примечания

1. ЗОРИН А. Л. Идеология "православия-самодержавия - народности" и ее немецкие источники. В раздумьях о России. М. 1996; его же. Кормя двуглавого орла... Литература и государственная идеология в России в последней трети XVIII - первой трети XIX века. М. 2001.

стр. 164