Автор: А. В. Хренков

Фигуре Виктора Федоровича Машкова принадлежит заметное место в истории русско-эфиопских отношений периода их становления. Он стал первым русским, официально принятым при дворе императоров Эфиопии. Именно благодаря ему завязалась переписка между монархами России и Эфиопии. Впоследствии, однако, имя В. Ф. Машкова отошло в тень, отодвинутое именами его более удачливых и обласканных славой последователей, таких, как А. К. Булатович, И. С. Леонтьев, Л. К. Артамонов. Его последующая служебная карьера тоже не слишком удалась. Однако это не умаляет ни его первенства, ни высокой оценки его энергии, предприимчивости и упорства, которые ему пришлось проявить на тяжелом пути первопроходца. А подробности его путешествий по Эфиопии составляют сами по себе драматическую интригу.

В сентябре 1887 г. в записке военному министру генерал-адъютанту П. С. Ванновскому министр иностранных дел Н. К. Гире сообщал, что он с большим интересом прочел записку подпоручика Машкова, содержавшую проект его поездки в Абиссинию (так тогда называли Эфиопию). "Я... вполне сочувствую его смелому предприятию, - писал Гире, - но не знаю, до какой степени оно осуществимо", - и предлагал военному министру позже вернуться к этому вопросу ¹ . В декабре Военное министерство вновь препроводило упомянутую записку Машкова в МИД для более тщательного ее рассмотрения. Отзыв, присланный директором Азиатского департамента И. А. Зиновьевым, был осторожным. Зиновьев констатировал, что проект "смелого и трудного предприятия основывается исключительно на предположениях... гадательного свойства" ² , и счел преждевременным говорить о возможных выгодах подобной поездки.

В то время Машков был младшим офицером 15-го Кубинского пехотного полка, расквартированного в Карее. Причина, по которой провинциального армейского офицера заинтересовала Абиссиния, и его страстное желание поехать туда остаются загадкой. Очевидно лишь, что с некоторого времени интерес Машкова к Эфиопии становится постоянным и целенаправленным. По доступной ему литературе он изучил ход абиссинской кампании итальянской армии в 1885- 1887 гг. и английской интервенции в Эфиопию в 1867-1868 гг. Сделанный им разбор как той, так и другой обнаруживает его хорошую осведомленность, профессионализм военного

Хренков Андрей Валътерович - кандидат исторических наук, заведующий сектором Института востоковедения РАН.

стр. 123

и знание современной ему политической истории. Осенью 1888 г. имя Машкова, уже поручика, вновь возникло в переписке Военного министерства в связи с "эфиопским проектом". Машкову, находившемуся в отпуске в Петербурге, удалось заинтересовать своими планами нескольких влиятельных лиц. Благодаря агитации, развернутой в это время в России Н. И. Ашиновым, "абиссинская тема" стала по-своему популярной в высоких сферах Петербурга. Ашинов - авантюрист, выдававший себя за атамана "вольных казаков", состоявших из маргинальных слоев русскоязычной диаспоры в Турции и Персии и специализировавшихся на приграничной контрабанде. Он получил известность после 1887 г. в связи с попытками основать на африканском побережье Красного моря казачью станицу "Новая Москва" и добиться для нее российского протектората. Эта попытка потерпела крах из-за противодействия французов, которые считали занятую казаками территорию своей. Применив силу, французы в феврале 1889 г. арестовали русских поселенцев и депортировали их на родину, а официальный Петербург отмежевался от действий Ашинова.

В столичных газетах начали циркулировать слухи о будто бы существующем у правительства намерении установить с Абиссинией дружеские отношения, основанные на общности политических целей и близости вероисповеданий у русских и части абиссинцев. Пребывание Машкова в Петербурге совпало с периодом наивысшей активности атамана Ашинова, который заканчивал приготовления к отправке в Абиссинию затеянной им "духовной миссии" и старался добиться для нее официальной поддержки со стороны правительства, в чем, однако, не преуспел. Шум, затеянный Ашиновым вокруг своей миссии, и очевидный авантюризм атамана удерживали Гирса от поддержки казака. Напротив, проект совершенно частной рекогносцировочной поездки в Абиссинию, который предлагал Машков, представлялся в данной ситуации более разумной альтернативой.

Благодаря удачному стечению обстоятельств и собственной настойчивости Машкову 19 декабря 1888 г. удалось получить аудиенцию у военного министра, который пожелал лично выслушать сообщение о предполагаемой экспедиции. Машкову удалось произвести на Ванновского благоприятное впечатление, и вопрос о его поездке оказался решенным в три дня. 22 декабря на стол Александра III лег всеподданнейший доклад военного министра о целесообразности командирования Машкова в Абиссинию. Целесообразность поездки обосновывалась следующим образом: "При недостаточном знакомстве нашем с Абиссинией и ввиду той роли, которую это государство может играть в будущих событиях на берегах Красного моря, представляется весьма желательным собрать по возможности точные данные о составе и достоинстве абиссинских вооруженных сил". Упреждая вопрос о возможных дипломатических осложнениях, министр отмечал, что "Машков выразил желание заняться этим вопросом... не в качестве посланного правительством агента, а совершенно частным образом, пристроившись к партии русских поселенцев, предводимых архимандритом Паисием". Высочайшее соизволение на командировку последовало 24 декабря. Немедленно Машков был уволен в запас с сохранением жалованья и получил единовременно из сметы Главного штаба 2 тыс. руб. на поездку ³ .

Планировалось, что Машков присоединится к миссии Ашинова, однако она отбыла из России несколькими днями ранее, и ему пришлось добираться до Африки одному. Это его первое путешествие туда совершалось в обстановке строгой секретности. Проезд его в Эфиопию через Турцию и Египет остался никем не замеченным. Лишь дипломатический агент российского правительства в Египте А. И. Кояндер вскользь упомянул в депеше о проезде через Александрию в первых числах января 1889 г. неизвестного русского офицера, направлявшегося, по слухам, в Эфиопию. Российский МИД тоже до поры до времени ничего не знал о поездке Машкова. Официально считалось, что он отправился туда как частное лицо и нештатный корреспондент газеты "Новое время". Эта газета явилась одним из спонсоров миссии Ашинова и желала иметь о ней точные сведения из первых рук. Намеревавшийся примкнуть к Ашинову Машков договорился

стр. 124

с редакцией газеты о публикации в ней своих корреспонденции из Эфиопии. А в Военном министерстве договоренность Машкова с "Новым временем" сочли удобной ширмой для командировки.

Спустя некоторое время Военному министерству пришлось приоткрыть МИДу свою заинтересованность в успехе поездки. Машков не успел примкнуть к Ашинову, который уехал тремя неделями раньше, но это оказалось к лучшему. В первых числах февраля, когда Машков высадился в Обоке (порт во Французском Сомали), последняя партия ашиновцев была уже депортирована французами на родину. Отныне поручику приходилось полагаться только на самого себя и своего добровольного ординарца, черногорца Сладко Златычанина. Преодолев пустыню и добравшись до границ Абиссинии, Машков был вынужден задержаться в Харэре. Чтобы следовать вглубь страны, требовалось разрешение негуса (императора) или официальное письменное поручительство своего правительства, без чего въезд иностранцам в пределы этой страны был закрыт.

Тут военное ведомство России как раз и прибегло к просьбе о содействии МИДа для снабжения Машкова рекомендациями. Но это не помогло:

Гире уведомил военного министра, что выполнить просьбу невозможно, так как с негусом у Петербурга нет сношений. В самом начале экспедиции обнаружилось также, что выделенных Военным министерством 2 тыс. руб. недостаточно для путешествия даже в один конец. Машкову хватило этих денег только на дорогу до Харэра (Восточная Абиссиния). Кроме денег Машков просил военное министерство прислать ему также оружие для его отряда, состоявшего из черногорца и нескольких нанятых им абиссинских солдат- ашкеров, а также для подарков местным властям. В письма начальнику Военно- ученого комитета Главного штаба генералу А. А. Боголюбову он сообщал: "Абиссинцы очень ценят ружья, которые имеют небольшой вес; поэтому, если возможно, я просил бы штук 20 кавалерийских карабинов и штук 5 драгунских; если бы при том нашли возможным дать штуки 3 крепостных ружья, то это было бы очень хорошо: эти ружья здесь чрезвычайно любят и применяют для охоты на слонов" ⁴ .

Путешествовать без оружия по Абиссинии и прилегающим к ней областям было в то время невозможно. Оружие не только требовалось для обороны, но и являлось надежной валютой, на которую в тех местах можно было купить или обменять что угодно. В качестве взятки оно могло служить едва ли не лучшим пропуском, чем даже письмо негуса. Нередко путешественникам приходилось применять оружие и по прямому назначению, отбиваясь от банд кочевников, грабивших караваны на обширных пространствах пустыни, отделявшей Эфиопию от морского побережья. Да и в самой Эфиопии было неспокойно: между Харэром и Энтото, новой резиденцией негуса Менелика II, действовали разбойничьи шайки.

Просьба Машкова об оружии и деньгах оказалась неприятным сюрпризом для военного министра: мало того, что ему не удалось обеспечить конфиденциальность путешествия, так еще предстояли и новые расходы. Зная прижимистость Ванновского, Боголюбов, поддерживавший переписку с Машковым, постарался свести расходы министерства до минимума. В докладной министру он писал: "Денег я добыл для него 1500 франков в редакции "Нового времени". Если бы найдено было возможным отпустить еще 500 р. казенных денег, то тогда можно было бы довести посылаемую ему сумму до 2000 фр., а затем... посредством частного сношения с Чичаговым (военно- морской атташе в Нидерландах) в Брюсселе, купить штук 25 ружей и переслать их через Фредерика (военный агент при российском посольстве в Париже) губернатору Обока, с пояснением назначения этих ружей. Это было бы удобнее, нежели давать русские ружья" ⁵ .

Но Машков, тщетно просидевший в Харэре до мая 1889 г. и не получивший в России ни денег, ни оружия, ни рекомендаций, решил занять денег у проживавших в Харэре православных греков и с минимальным караваном отправился на свой страх и риск в глубь страны. Преодолев опасный в уже начавшийся сезон больших дождей перевал Черчер, он достиг Шоа (центральная область Эфиопии, наследственное владение негуса Менелика).

стр. 125

В Анкобере, в нескольких днях пути от Энтото, местные власти вновь надолго задержали его. Негус не давал разрешения на его проезд в свою новую столицу Энтото. И все же трехмесячное ожидание в Анкобере не оказалось напрасным. В августе 1889 г. Менелик, уже провозгласивший себя к тому времени императором Эфиопии Менеликом II, изменил свое прежнее решение и пригласил путешественника прибыть к нему в столицу.

Пребывание Машкова в Эфиопии совпало с драматическими событиями в истории этой страны. В марте 1889 г. в битве с махдистами, сторонниками лидера борьбы с европейскими колонизаторами Махди, был смертельно ранен предыдущий император Эфиопии Йоханныс IV. На смертном одре он объявил наследником своего сына, раса (князя) Мэнгэшу. Однако могущественный правитель Шоа Менелик не признал Мэнгэшу и сам провозгласил себя императором, сумев привлечь на свою сторону наиболее влиятельных феодалов Эфиопии. Мэнгэше, опиравшемуся лишь на военные силы провинции Тигре, к тому же истощенной в войнах с махдистами и итальянцами, которые на протяжении ряда лет вел Йоханныс IV, пришлось покориться шоанцу. В мае 1889 г. Менелик был коронован как нгусэ нэгести (царь царей) Эфиопии. После этого его внешняя политика кардинально изменилась. Если раньше он втайне от императора вел сепаратистскую линию полунезависимого правителя Шоа, пользуясь негласной поддержкой итальянцев, то теперь его действия были направлены на подавление сепаратизма феодалов и активную внешнюю политику. Узкая ориентация на итальянцев не отвечала более интересам царя царей, расширявшего свои внешние связи. Появление первого русского в его стране стало для него добрым знаком. И хотя у русского не было при себе рекомендательных писем, негус все же решил увидеться с ним.

Получив в августе 1889 г. приглашение прибыть в столицу Энтото (позднее перенесенную в Аддис-Абебу), Машков воспрянул духом и отправил письмо Боголюбову: "Глубокоуважаемый Андрей Андреевич. Я только сейчас получил письмо негуса и тотчас же посылаю Вам оригинал и перевод. Я занял денег и немедленно отправляюсь в Антото (Энтото). Если Бог даст мне расстроить замыслы Италии, то я буду счастлив вполне и по глубокому моему убеждению сослужу службу отечеству. Денег, денег и денег, глубокоуважаемый Андрей Андреевич" ⁶ . Вскоре россиянин прибыл в Энтото или Аддис-Абебу. Впрочем, это название утвердилось за столицей Эфиопии лишь к середине 1890-х годов, когда она была перенесена с вершины горы Энтото к ее подножью, где обилие леса и теплые целебные источники, особенно восхитившие императрицу Таиту, повлияли на выбор места в качестве новой столицы. Еще не обустроенная, она походила на большую деревню, копировавшую в плане военный лагерь, где каждый крупный вельможа или военачальник держал собственную ставку, окруженную жилищами его приближенных и слуг. На вершине обширного пологого холма, занимая площадь в квадратную версту, располагался дворец негуса, обнесенный пятиметровым частоколом с четырьмя воротами по сторонам света. Внутреннее пространство было разделено на множество отдельных дворов с хозяйственными постройками, мастерскими и кладовыми. Все дворы были наполнены ашкерами, мастеровыми, работными людьми и прочей челядью ⁷ .

Машков появился в Энтото с самым скромным конвоем и без богатых даров. Не получив безнадежно запаздывавшей помощи из России, он истратил в дороге почти все средства, которые занял в Харэре у греков, и вынужденно экономил на всем. На первый взгляд, он смахивал на авантюриста или заурядного охотника за слоновой костью. Однако при дворе русского офицера приняли милостиво и даже с известными почестями. Так, ему разрешили сидеть на стуле в присутствии негуса, что ранее дозволялось лишь послу Италии графу Антонелли.

В течение месяца, который Машков провел в Энтото, он несколько раз встречался с негусом. Менелик II с интересом расспрашивал его о России, царской семье, русской армии и многом другим, с каждым разом все более проникаясь симпатией к офицеру, который держался перед ним просто

стр. 126

и скромно, не заискивал и ничего не просил. В середине сентября Машков отправился в обратный путь, увозя с собой дружеское письмо Менелика II Александру III, а также посланное в дар царю парадное эфиопское оружие и убранство. Подробностей об обратном пути поручика не сохранилось. В декабре 1889 г. Машков был уже в Петербурге. Однако его появлению там предшествовал один инцидент, едва не стоивший офицеру карьеры.

Добравшись в ноябре до Обока и только там найдя присланные Военным министерством деньги и ружья, Машков был вынужден почти все раздать своим заимодавцам. У него едва хватило средств на пароход, чтобы добраться до Обока до Александрии. В Египте он явился к русскому консулу Кояндеру и, представившись как лицо, командированное в Эфиопию "по Высочайшему повелению", попросил одолжить ему 60 ф. ст. для возвращения на родину, заверив, что счет будет оплачен Военным министерством. Консул поверил офицеру на слово и деньги выдал, о чем сообщил телеграммой в Петербург.

Иначе взглянули на дело в МИДе. Препровождая в Военное министерство счет на 60 фунтов, Гире выразил Ванновскому недоумение по поводу официального характера командировки Машкова, предпринятой будто бы "по Высочайшему повелению", хотя из предыдущей переписки явствовало, что эта поездка - частное предприятие. Ванновский, получив к оплате предъявленный счет и копию телеграммы из Каира, был вне себя от ярости: как посмел Машков назваться "командированным по Высочайшему повелению", не имея на то оснований и в нарушение личной договоренности между ними? На полях мидовской бумаги генерал начертал: "Гл. шт. Просить М. Ин. Дел выставить немедленно самозванца Машкова в Петербург. Я ему пропишу, по возвращении его, командировку по Высочайшему повелению. Деньги удержать, если он еще будет оставлен на службе". И подчеркнул слово "самозванца" ⁸ .

Военный министр поставил в вину Машкову его переговоры с негусом (о чем он также узнал из телеграммы Кояндера), самозванство и перерасход средств. Гнев генерала объяснялся прежде всего тем, что поездку не удалось сохранить в тайне, вследствие чего от дипломатов можно было ждать упреков, что Военное министерство ведет собственную внешнюю политику. Кроме того, Ванновский, лично рекомендовавший Машкова для поездки в Абиссинию, мог опасаться недовольства Александра III, поскольку имя царя оказалось примешано к африканским похождениям поручика: ведь ашиновский урок еще не был забыт двором. Только последующие события успокоили генерала. Гире решил не превращать этот эпизод в предмет пикировки с военными или, тем более, сообщать о нем государю. Кроме того, вслед за краткой телеграммой от Кояндера пришло обстоятельное донесение о состоявшейся между ним и Машковым содержательной беседе, из которой консул вынес благоприятное мнение о поручике. Кояндер нашел образ действий Машкова в Абиссинии осторожным и тактичным, а его контакты с негусом - не самовольными, но скорее вынужденными. Мнение Кояндера разделял и российский посол в Турции А. И. Нелидов, который счел поездку поручика большим успехом и призвал министерство воспользоваться этим случаем для установления более тесных отношений с Абиссинией ⁹ . Лестные отзывы дипломатов о поручике были препровождены Гирсом в Военное министерство.

Ванновский, удовлетворенный таким поворотом дела, сменил гнев на милость и на проекте заготовленного Гирсу ответа, в котором сообщалось, что заявление Машкова есть "прямое самозванство, за которое он будет подвергнут самой строгой ответственности", приписал: "Жаль, надо сказать, что Машков все же молодец. Посмотрим, быть может, и выйдет что-либо до того полезное, что бестактность и самозванство ему можно будет простить" ¹⁰ . О возвращении Машкова доложили Александру III. Царь пожелал выслушать его лично, что позволило Ванновскому представить состоявшееся путешествие как политический успех своего ведомства. "Самовольные контакты" поручика с негусом и доставление им в Петербург послания из Абиссинии оказывались теперь, при ином

стр. 127

раскладе, уже не минусом, а плюсом. Намеченные санкции - прогнать со службы, удержать перерасходованные казенные средства - остались на бумаге. Машков был не только прощен, но даже награжден орденом Владимира IV степени, хотя в отношении военного министра к нему стал чувствоваться холодок.

Вернувшись из Эфиопии, Машков был обласкан двором и прессой. Результатами его путешествия заинтересовались МИД, Святейший синод, ряд научных обществ. Газета "Новое время" из номера в номер печатала его заметки о путешествии. Между тем, письмо Менелика нуждалось в ответе. Вскоре встал вопрос о его доставке адресату. Можно было прибегнуть к посредничеству французских или итальянских властей, чьи колонии граничили с Абиссинией. Однако использование иностранных посредников ради доставки письма российского государя не сообразовывалось с престижем державы и, кроме того, могло дать Менелику II ложное представление об отношении России к государственному статусу Абиссинии. Нужен был специальный курьер. Наиболее предпочтительной оказывалась кандидатура Машкова. Но, учитывая возраставший интерес к Абиссинии, а также полученное официальное заявление итальянского правительства о состоявшемся будто бы признании Менеликом в мае 1889 г. итальянского протектората, Петербург решил расширить рамки новой экспедиции.

Была разработана обширная программа изучения страны. Значительное место предлагалось уделить религиозному вопросу - изучению степени близости эфиопского христианства и российского православия, что давно занимало богословские умы России. В массовом же сознании вообще господствовало представление о единоверии русских и эфиопов. Той же точки зрения придерживался Машков, ссылаясь на свои беседы с Менеликом II и эфиопскими священнослужителями. На страницах "Нового времени" и в брошюре, написанной им по материалам путешествия, поручик старался доказать, что различие в вероисповеданиях сводится лишь к обрядовой стороне. Поэтому было решено отправить вместе с Машковым образованного священника, который смог бы компетентно на месте разобраться в данном вопросе.

Таким образом, новая поездка задумывалась как светско-духовная экспедиция с широким кругом задач политического, научного и религиозного характера. Она готовилась силами трех ведомств: военного, иностранных дел и Святейшего синода и под эгидой Русского географического общества, членом которого был избран Машков. Поскольку следовать в Абиссинию опять предполагалось через французские владения, российский МИД обратился к правительству Франции с просьбой оказать экспедиции необходимую помощь. На синодальные власти возлагалась обязанность выбрать в спутники Машкову сведущее в догматике духовное лицо. Обер-прокурор Синода К. П. Победоносцев постарался, впрочем, остудить миссионерский пыл военных и счел преждевременным ставить далеко идущие планы "пропаганды в смысле привлечения абиссинцев к соединению с нашей церковью" ¹¹ .

К январю 1891 г. вопрос о составе и целях экспедиции был определен, оставалось согласовать детали. Возражение МИДа вызвала ассигнованная на экспедицию сумма, по мнению Гирса - слишком значительная для научной экспедиции, которая должна была считаться частной. По первоначальным расчетам, на трехлетнюю экспедицию предполагалось израсходовать свыше 100 тыс. руб. серебром, причем лишь на подарки и представительство - более 20 тыс., не считая ста с лишним единиц стрелкового оружия, которое тоже предполагалось частично использовать для подарков. В докладной царю Гире отмечал: "Нельзя не предвидеть, что, явившись в Абиссинию, при такой обстановке, далеко превосходящей средства частных путешественников, поручик Машков будет принят царем Менеликом и его подданными за негласного агента Русского правительства, а это обстоятельство может повлечь за собой последствия, не вполне для нас желательные". По мнению министра, с установлением официальных от-

стр. 128

ношений с Эфиопией следовало повременить до выяснения отношения Менелика II к провозглашенному Италией протекторату. А поскольку сношения Абиссинии с внешним миром "находятся в зависимости от благоусмотрения прибрежных держав" и "весьма сомнительно, чтобы Россия, не имеющая точки опоры на Африканском побережье, могла извлечь из сношений со страною этою в ближайшем будущем какие-либо выгоды, казалось бы необходимым поставить поручика Машкова в такую обстановку, которая не противоречила частному характеру, каковой предполагается придать его путешествию" ¹² .

В Военном министерстве осторожность дипломатов считали чрезмерной. Генерал Боголюбов, руководивший подготовкой экспедиции, настаивал на оказании ей официальной дипломатической поддержки. В поданной военному министру служебной записке он отмечал: "Мы... только теперь собираемся делать робкие шаги в том направлении, в каком могли бы действовать раньше совершенно смело и свободно... Встречающиеся в газетах известия о полной, будто бы, подчиненности Менелика не признанному нами протекторату Италии побуждают поставить вопрос: если экспедиция наша, оставаясь совершенно частною, вызовет тем не менее запрос со стороны Итальянского правительства и встретит на месте его противодействие, намерено ли М-во Ин. Дел твердо и решительно оказать экспедиции законное покровительство? Если мы пустим экспедицию, а потом от нее устранимся, то тогда лучше и не начинать ее вовсе" ¹³ .

Ассигнования все же несколько сократили, а цель экспедиции определили как рекогносцировочную. Машкову категорически запрещалось делать заявления от имени российского правительства. Ведь само положение Эфиопии как субъекта международного права было в тот момент неопределенным. Неясно было, следует ли считать ее независимым государством, или это страна, находящаяся под протекторатом Италии. Германия и Великобритания уже признали итальянский протекторат, Франция - нет. Россия склонялась к непризнанию, но предпочла пока не комментировать полученное из Рима сообщение о протекторате над Абиссинией. Окончательное мнение было выработано лишь в 1892г., после получения нового письма Менелика II, в котором негус протестовал против итальянских притязаний на протекторат.

Пока что не выясненной оставалась позиция негуса, ибо Машкову не был известен текст итало-эфиопского договора, заключенного в мае 1889 года. Впрочем, "крыша" Русского географического общества представлялась вполне респектабельной для того, чтобы экспедиция, в случае необходимости, могла рассчитывать на дипломатическую защиту российских представительств за границей и уважительное отношение со стороны других держав. Сам Машков, набравшись опыта, готовился к новой экспедиции более основательно и позаботился о том, чтобы застраховать себя от неожиданностей. В смете, представленной в Военное министерство, он постарался рассчитать расходы в возможно более широких пределах, чтобы вновь не возникла необходимость залезать в долги. Его пожелания были учтены, и на трехлетнюю экспедицию было испрошено в Министерстве финансов более 115 тыс. руб. и дополнительно - до 350 единиц стрелкового оружия.

Первая цифра испугала Гирса, последняя возмутила Ванновского. "Опасаюсь, - писал военный министр Боголюбову, - что г. Машков не бросил своей привычки подготовлять нам сюрпризы. Право, лучше бросить это дело теперь же, я окончательно теряю доверие к пор. Машкову". Защищая своего подопечного, Боголюбов докладывал: "Если по каким-либо причинам выбор, павший на поручика Машкова, признается несоответственным, то, по-видимому, сложно было бы заменить его, не отказавшись от самой экспедиции... Машков обладает многими такими данными, коих для данного поручения нет ни у кого другого" ¹⁴ . И все же экспедиционный арсенал сократили до 100 единиц стволов.

Готовясь к новой поездке, Машков жил в Петербурге, откомандированный из военной части в распоряжение Главного штаба. Его жена

стр. 129

Екатерина Викторовна осталась в Карее, по месту прежней его службы. Они давно расстались, но официально их развод оформлен не был. И как раз накануне нового путешествия поручик влюбился. Его возлюбленную звали Эмма Петровна. Она была лютеранкой и к тому же шведской подданной, знала несколько европейских языков и представлялась особой весьма привлекательной. Эта любовь оказалась столь страстной, что Машков не захотел расставаться с предметом своего обожания и решил взять возлюбленную с собой. Осуществить подобное он мог только тайно. О том, чтобы ему позволили это официально, нечего было и думать. Тайный замысел выглядел еще крамольнее ввиду особого состава экспедиции, в которой присутствовали духовные лица.

В любом случае Машков рисковал и репутацией, и карьерой, но это его не остановило. В январе 1891 г. ему представили иеромонаха Тихона, избранного Святейшим синодом на роль духовного главы экспедиции, и молодого причетника Григория. Отец Тихон постригся совсем недавно, а до пострижения служил врачом в одном из гвардейских полков, и поручика порадовало, что монах - из "своих". К апрелю груз и снаряжение экспедиции были отправлены в Одессу, на пароход. Через несколько дней там собрались участники экспедиции. Все вместе они увиделись лишь перед самой посадкой на пароход "Санкт- Петербург", следовавший в Александрию. К удивлению отца Тихона выяснилось, что светских участников экспедиции вдвое больше запланированного: кроме черногорца Сладко, о котором было известно заранее, на судне оказались брат Машкова Александр и некая молодая особа.

Иеромонах поспешил выяснить, кем доводится Машкову эта особа и зачем она присутствует. Сначала поручик хотел представить Эмму своей женой, однако во избежание недоразумений признался, что это его суженая, которая решила следовать в трудное путешествие вместе с ним, не в силах ждать его три года. Открывшись, Машков рассчитывал на мужскую солидарность бывшего гвардейца и в знак доверия попросил Тихона окрестить Эмму по православному обряду, в чем отказать иеромонах не смог.

16 мая "Санкт-Петербург" пришвартовался в Александрии. Экспедиции предстояло пробыть в Египте около трех недель, ожидая попутного парохода до Обока. Благодаря предупредительности французского консула маркиза де Реверсо груз экспедиции без излишних формальностей и ненужной огласки доставили железной дорогой из Александрии в Суэц и перевезли на французское судно. 18 мая члены экспедиции прибыли в Каир, где находилось русское консульство. Заранее извещенный об их прибытии Кояндер порекомендовал им перед отправлением в Эфиопию нанести визит коптскому патриарху Кириллу, считавшемуся духовным владыкой христиан Эфиопии. Его резиденция тоже находилась в Каире. Консул считал, что участникам экспедиции не помешает иметь при себе рекомендательное письмо патриарха к эфиопскому духовенству и заодно рассеять промелькнувшие на страницах египетской прессы подозрения, что русская духовная миссия будто бы намерена склонить эфиопский клир к отложению от коптского патриарха. Но задуманная встреча не состоялась: прибыв в резиденцию патриарха, путешественники не застали владыку на месте и вынуждены были удовлетвориться объяснением о внезапной его болезни.

Спустя несколько дней Кояндер через своего осведомителя в британской тайной полиции в Египте узнал, что срыв встречи с патриархом - дело рук британского генконсула в Египте Беринга, который накануне посоветовал патриарху проехаться в одно из загородных имений. Для коптского владыки, находившегося в финансовой зависимости от англичан, реальных хозяев Египта, это было почти равносильно приказу. Кроме того, Кояндер узнал, что за Машковым и его спутниками установлена англичанами слежка и британским представителям в странах Красноморья предписано препятствовать проникновению экспедиции в глубь Абиссинии, "вплоть до крайних мер" ¹⁵ . У Машкова это сообщение вызвало лишь желание во что бы то ни стало утереть нос англичанам.

5 июня экспедиция погрузилась в Суэце на французский пароход, а 12

стр. 130

июня судно стало на рейд в Таджурском заливе. С рейда открывался унылый вид на окруженный песками и выжженный солнцем Обок, в то время административный центр Французского Сомали. В Обоке находились резиденция французского губернатора, контора пароходной компании, администрация и таможня.

Русских путешественников встретили довольно любезно. Предупредительность объяснялась полученными из Парижа предписаниями оказать экспедиции содействие. Местная администрация подготовила некоторое количество верблюдов и вьючных мулов для формирования походного каравана, а для его сопровождения до границ Абиссинии был отряжен отряд стрелков колониальной милиции. Однако погонщики верблюдов почему-то ни в какую не желали идти до абиссинской границы, а когда согласились, то заломили цену вдвое против обычной. Зная здешнюю манеру торговаться, Машков яростно дрался за каждый талер. В особом корыстолюбии караванщиков поручик сначала заподозрил происки англичан. Позже выяснилось, что тут замешаны французы. Их не устраивал миссионерский элемент экспедиции, а именно - присутствие православного священнослужителя. Франция имела в Эфиопии собственную духовную миссию. Но к католикам в Эфиопии издавна относились настороженно, католические миссии неоднократно изгонялись из ее пределов. Иное дело - "москобы" (русские), которых даже самые фанатичные эфиопские христиане почитали за единоверцев.

Как раз в 1891-1892 гг. глава французской духовной миссии в Харэре монсеньор Торрэн старался получить согласие эфиопских властей на строительство французами железной дороги от Джибути в глубь Абиссинии. Вот почему французский губернатор всячески препятствовал выступлению российской экспедиции, внешне помогая ей. Между тем среди членов экспедиции возник разлад. Слег в постель от солнечного удара причетник Григорий Хробостов. Добавились и неприятности с братом поручика Александром, который допустил денежную растрату. В сердцах Машков отдубасил его. Отец Тихон возмутился и принял сторону Машкова-младшего, который, обидевшись, вообще не хотел идти далее. К такому же решению склонялся теперь иеромонах, боявшийся путешествия через пустыню. Заметив, что Тихон не отличается большой отвагой, губернатор Лагард рассказал ему о гибели под Харэром сравнительно недавно французского путешественника графа Порро и его спутников, затем припомнил свежие случаи нападения банд кочевников на проходящие караваны. И красочно живописал истязания, которым подвергаются белые пленники, прежде чем их отправляют к праотцам.

Обработка иеромонаха пошла особенно успешно после отъезда Машкова в Джибути, где поручик рассчитывал нанять верблюдов по более приемлемой цене. Однако там приступ лихорадки, отягощенный солнечным ударом, на неделю уложил его в постель. С почтовым баркасом он послал в Обок записку Сладко с просьбой заменить его. В ответ пришла записка от Тихона, который сообщал, что не может отпустить Сладко, который нужен ему для ухода за Григорием, и жаловался также, что сам очень слаб и чувствует себя настолько утомленным, что едва ли в состоянии двигаться дальше. Следом пришла новая записка, в которой иеромонах сообщал, что далее он идти не в состоянии, и ближайшим пароходом они с Григорием возвращаются, а с ними намерен вернуться и Александр Машков. Виктор, наняв парусную лодку, возвратился в Обок и попытался убедить Тихона переменить решение. Однако иеромонах был убежден, что в пустыне их подстерегает гибель ¹⁶ .

Поручик был вынужден отправить телеграмму Кояндеру: "Духовные лица заболели и возвращаются в Россию". Лагард мог быть доволен: без участия духовных лиц экспедиция не казалась ему опасной для французских интересов в Эфиопии. К середине июня Машкову удалось сформировать караван, способный взять весь груз: 51 верблюда и 20 мулов. В качестве конвоя караван сопровождали три десятка вооруженных людей - нанятые Машковым эфиопские ашкеры и предоставленные Лагардом

стр. 131

суданцы французской туземной милиции ¹⁷ . 27 июня первая часть каравана под присмотром Сладко и 15 человек конвоя выступили на Харэр. Спустя несколько дней с остальной партией выступил Машков и вскоре нагнал первый караван, который недвижно стоял в 50 верстах от Обока: погонщики отказывались идти дальше. Наконец, ашкеры сообщили Машкову, что "воду мутит" некий туземный начальник, добровольно пошедший с караваном. Машков приказал арестовать его и отправил в Обок. Бойкот временно прекратился, и три дня караван шел хорошим темпом, но затем опять начались капризы: то верблюды уходили с ночевки, оставив на месте часть груза, то абан (старший) намеренно сокращал дневные переходы.

Обстановка становилась все более трудной. У каждого колодца местное население вызывало людей Машкова на ссору, отказываясь давать им воду. Однажды поручику пришлось даже захватить заложников, чтобы заставить подпустить свой караван к воде. Время от времени рядом с караваном появлялись группы вооруженных сомалийцев. Пришлось по ночам выставлять усиленные караулы, жечь бенгальские огни и пускать ракеты. Вскоре Машков выявил еще одного провокатора, уже из французской туземной милиции. Отослав его в Обок, Машков, опираясь на преданных ему ашкеров, навел в караване порядок и силой принудил погонщиков идти ежедневно до 8 часов. В результате вторую половину дороги караван преодолел за восемь дней, на первую же понадобилось 18. В конце июля экспедиция достигла первого абиссинского пограничного поста. Отсюда начинался продолжительный и крутой подъем на Харэрское плато. Сомалийцы-верблюдовожатые получили расчет, так как поднять в горы груз на верблюдах было невозможно. Нужны были мулы. Помог абиссинский отряд, высланный навстречу экспедиции губернатором Харэра.

28 июля экспедиция подошла к этому крупнейшему городу Восточной Эфиопии. В трех часах езды от него караван был встречен отрядом абиссинских солдат, облаченных в парадные одеяния. При прохождении экспедиции через городские ворота с крепостных стен прогремел в ее честь орудийный залп. Стоявшие на плоских крышах глиняных домов абиссинские воины били в огромные боевые барабаны, пронзительно ревели длинные медные трубы. Дома в городе были украшены пестрыми флагами, торговые лавки на время закрыли, и вдоль улицы шпалерами стояли войска наместника. Машков забеспокоился, что его, возможно, приняли за официального посла России, и послал сказать губернатору, что он как частный человек не может принять такие почести. Поручику в ответ заявили, что встреча устраивается не ему, а "письму Государя Императора", которое он везет с собой, о чем раса известили из Обока французы. Русского приняли как старого друга. Его каждый день приглашали во дворец наместника, благодаря чему ему удалось установить доверительные отношения с расом Меконныном, известным полководцем и крупным государственным деятелем Эфиопии. В одной из бесед, где речь зашла об укреплении стратегических позиций Эфиопии на восточных границах, Машков посоветовал расу занять оазис Бьякобобу и область Эрер отрядами абиссинских войск, что вскоре и было сделано.

Оазис находился на развилке двух караванных дорог, ведущих от побережья в Харэр. Миновать оазис было невозможно, поскольку вокруг него на 25 часов пути других колодцев не было. Если Бьякобоба окажется под контролем абиссинцев,- говорил расу Машков,- то у них всегда будет свобода выбора, направлять ли им торговые караваны в британскую Зейлу или во французский Обок. Что касается области Эрер, что через нее проходила главная караванная дорога в глубь страны, доступная круглый год и позволявшая использовать верблюдов, доставлять крупные грузы и формировать большие караваны. Через Эрер поступало к побережью эфиопское кофе и золото, а от побережья назад - оружие и боеприпасы, которые Менелик II покупал в Европе.

Приступ лихорадки заставил Машкова пробыть в Харэре около полутора месяцев. Это дало ему возможность понаблюдать за торговым цент-

стр. 132

ром тогдашней Абиссинии. Харэр славился своим богатством, ремеслами и с 1887г. стал главными торговыми воротами и крупнейшим торговым складом Эфиопии. Отсюда ввозимые товары растекались по всей стране. Окрестности Харэра занимали обширные плантации кофе, которые сменялись плантациями бананов и сахарного тростника.

Но на этот раз Машков не узнавал прежнего сытого Харэра. После двухлетней засухи в крае царил голод. Тысячи нищих, покинув опустошенные неурожаем деревни, двинулись в город, надеясь там прокормиться. Они заполонили его и ежедневно десятками умирали на улицах, их не успевали хоронить. Исправными могильщиками были гиены, ночами посещавшие город. Избалованные обилием трупов, они нападали и на истощенных людей, еще остававшихся в живых, но уже не способных сопротивляться. Власти отмечали и среди людей случаи трупоедства. В середине сентября, как только Машков почувствовал себя в состоянии держаться в седле, он поспешил отправиться в Энтото. Основная часть груза под охраной ашкеров была отправлена верблюдами через Эрер, а Машков с Эммой, Сладко и небольшим караваном пошел более короткой дорогой, через перевал Черчер. Этот край тоже обезлюдел. Голод унес две трети его населения. Остальные, бросив все, подались на юг.

После 20-дневного путешествия караван достиг долины р. Аваш. Утомительный спуск с плато занял два дня. Далее путешественники некоторое время шли по местности, населенной данакильцами (афарами). По давнему обычаю, важные сановники и иностранцы, передвигающиеся по стране с разрешения негуса, пользовались правом на получение продовольствия бесплатно за счет местных жителей. Такое право имел и Машков, однако он не позволял себе брать еду бесплатно и запрещал делать это своим ашкерам, привыкшим к такой дармовщинке. Беря подношение, он расплачивался серебром или отдаривался куском ткани, кинжалом или саблей. Если приютивший их хозяин поместья имел высокое звание, то подарком могла быть и берданка. Огнестрельное оружие было в Эфиопии в большой цене и считалось самым желанным даром, а одариваемый становился закадычным другом. За Авашем лежала дорога на Энтото. 18 октября 1891 г. караван русской экспедиции прибыл в Аддис-Абебу. Подождав несколько дней до подхода основного каравана с подарками, Машков испросил аудиенции у негуса и на следующий день был приглашен во дворец.

Принимая письмо царя, Менелик II встал с трона. В этот момент за стенами дворца прогремел орудийный залп в честь России. Подарки (они занимали 38 больших ящиков) поразили присутствовавших роскошью и изобилием. Ни один из приближенных негуса не был обделен вниманием. Наибольший восторг вызвало огнестрельное оружие в дорогой отделке. Машков стал популярной персоной при дворе, вызывая ревность других европейцев, подвизавшихся у трона Менелика. В то время европейские державы еще не имели в Эфиопии официальных представителей, их интересы представляли здесь частные лица, которые между устройством своих личных дел выполняли и секретные поручения своих правительств. Интересы Франции представляли два негоцианта - А. Савурэ и Л. Шэфнэ. Отношения с обоими у Машкова сразу не сложились: "оба эти господина... толковали Менелику, Рас-Маконену и другим влиятельным людям страны о полной бесполезности и даже опасностях дружбы с Россией" и убеждали абиссинских вельмож, что Россия бедна, а существует "только благодаря милости Франции, которая постоянно помогает ей деньгами" ¹⁸ .

Неприязненное отношение со стороны французов поставило перед Машковым сложную дилемму. "Я знал по газетам, - писал он позже, - о посещении Кронштадта французской эскадрой и о быстром росте на европейском континенте франко-русских симпатий или, по крайней мере, наружных выражений. Отсюда я ясно понимал всю ту ответственность, которая сопровождала каждый направленный против французов шаг. Но, с другой стороны, я не имел ни времени, ни возможности просить инструкций из Петербурга... Таким образом, эту трудную дилемму я должен был решить единолично" ¹⁹ . Решение, принятое Машковым, оказалось таким: он

стр. 133

старался помешать заключению между Эфиопией и Францией договора, который предоставлял бы последней особые права в этой стране, и объяснял это следующим образом: "Мог ли я, присланный сюда, чтобы выяснить значение той же Абиссинии для нас самих, спокойно допустить заключение договора, навсегда устраняющего нас отсюда, раньше, чем я буду знать, как на это взглянут в Петербурге? Очевидно, нет. И тем более, что сами французы не стесняются же усиленно работать здесь против России" ²⁰ .

Через две недели по приезде в Энтото Машков заболел сыпным тифом. Итальянский придворный врач Траверси отказался лечить его, заявив Менелику II, что тот безнадежен. Негус велел духовенству молиться о выздоровлении посланца "великого белого царя", но в его выздоровление уже никто не верил. Даже никогда не унывавший Сладко потерял надежду и заказал свечи к отходной. Единственным человеком, кто, рискуя собой, продолжал бороться с болезнью, была Эмма. И она сумела спасти Машкова. Когда дело пошло на поправку, поручика перенесли из Аддис-Абебы с ее холодными ночами в старую столицу шоанских владык - Анкобер. В Анкобере с его более мягким климатом и целебным горным воздухом Машков пробыл около двух месяцев.

Анкобер был знаком Машкову по его первому путешествию. Оправившись после болезни, он намеревался вернуться в Энтото, чтобы завершить переговоры с императором, но узнал, что негус отбыл с войском на север, дабы укрепить власть над, мятежными тиграйскими областями, вотчиной прежнего императора Йоханныса IV и оплотом его сына, раса Мэнгэши, не оставлявшего надежды вернуть себе родительский престол. Ожидая возвращения императора, Машков совершал вылазки в соседние местности, пополнял свою этнографическую и охотничью коллекции, записывал песни бродячих певцов азмари, посетил знаменитый монастырь Дебре Либанос, навещал расположенные по соседству владения шоанской знати. Известный своей щедростью, русский офицер стал там желанным гостем.

В Анкобере Машков сблизился с абуной Петросом, бывшим первосвященником Эфиопии, удаленным от двора за поддержку им в 1889 г. наследных прав Мэнгэши. Место первосвященника было отдано шоанскому митрополиту абуне Матеосу. От Петроса Машков узнал немало подробностей о деятельности в Эфиопии иностранцев и сумел добыть дубликат докладной записки Савурэ президенту Франции М. -Ф. -С. Карно, в которой негоциант доказывал, что Франция не должна выпускать из своих рук Харэра и окружающих галасских земель, составлявших всю силу и богатство тогдашней Абиссинии. Желая закрепить дружеские отношения с осведомленным архиереем и рассчитывая сохранить его в качестве своего информатора, Машков из экспедиционной кассы подарил митрополиту, лишившемуся после опалы почти всех доходов, 1 тыс. абиссинских талеров, сумму по тем временам весьма значительную ²¹ .

Находясь в гостях у дяди негуса, раса Даргэ, Машков узнал о возвращении императора в столицу и немедленно выехал в Энтото. Не получая никаких сведений из Петербурга, он решил поторопиться с отъездом. 18 марта 1892 г. состоялась его прощальная аудиенция. Менелик II вручил Машкову новое письмо для русского царя, прося доставить его как можно скорее. В письме негус просил Александра III о содействии в разрешении конфликта с Италией, а в частной беседе высказал Машкову желание получить из России нескольких военных инструкторов. Эта же просьба была высказана в письме негуса к российскому военному министру, которое передал Машкову догнавший его в Харэре, уже на обратном пути, императорский курьер ²² . На прощание Менелик подарил Машкову белого мула в богатой сбруе и эфиопское парадное оружие и выразил надежду вскоре вновь увидеть его в Эфиопии.

Обратно в Харэр возвращались нижней дорогой, через Эрер. Весенний урожай улучшил положение с продовольствием, и в Харэре уже не было тех страшных голодных толп, которые наполняли его прошлой осенью. В Харэре поручик застал итальянского посланца графа Салимбени, который следовал ко двору Менелика II для получения очередной части долга за

стр. 134

поставленное ранее оружие и заодно вез с собой, показывая всем, сделанный итальянцами амхарский перевод изданной в Петербурге брошюры известного профессора богословия В. В. Болотова. В ней доказывалось, что для русского православия "нет ни чести, ни славы" в духовном единении с "неразвитыми дикарями, каковы суть абиссинцы". Машков обозвал этот опус жалкой брошюркой, и объявил при дворе раса Мэконнына, что она сфабрикована итальянцами, чтобы поссорить нас, русских и эфиопов, между собой. Это короткое пребывание в Харэре еще более обострило отношения Машкова с французами и итальянцами. Зато более чем дружественные отношения установились у него с местной греческой колонией. Среди греков Машков отыскал надежных лиц, которые обязались сообщать ему о всех важных событиях, которые будут происходить в Абиссинии в его отсутствие ²³ .

12 июня 1892 г. Машков распрощался с Мэконныном, который передал от себя письмо и дары для наследника российского престола цесаревича Николая и уговорил поручика взять с собой в Россию, чтобы отдать там в обучение, двух сыновей своего друга Уонди. Однако на пути к побережью один из мальчиков заболел лихорадкой и настолько ослаб, что пришлось обратиться к услугам местного французского врача. Но, приняв лекарство, больной скончался в страшных мучениях. Машков заподозрил, что причиной смерти явилось недоброкачественное лекарство. Сладко, чтобы успокоить подозрения поручика, опустошил склянку с хинным настоем и отправился охотиться. К вечеру его не дождались. Отправленные на поиски ашкеры нашли труп черногорца неподалеку от города. Причина его смерти осталась невыясненной. Похоронив друга и верного слугу, Машков вместе с Эммой навсегда покинули землю французского протектората. В кармане поручика лежало полученное через Лагарда предписание Военного министерства немедленно возвращаться домой.

В Петербург Машков прибыл 7 августа 1892 года. Его ждал отнюдь не триумф. Еще год назад, 26 июля 1891 г., отец Тихон с причетником возвратились в Петербург. Иеромонах старался не афишировать своего приезда, но газетчики разузнали об этом, и уже 28 июля в "Новостях" была помещена заметка о возвращении двух участников абиссинской экспедиции. Вызванный для объяснений в Военное министерство, иеромонах всю вину за досрочное возвращение возложил на Машкова, представив себя жертвой поручика-тирана. 21 августа 1891 г. Военное министерство подготовило приказ, сокращавший срок командировки Машкова до одного года и предписавший ему возвратиться в Россию немедленно после передачи негусу ответного письма Александра III. От поручика требовали также представить объяснения по поводу появления в составе экспедиции "посторонних лиц". Однако Машков, ожидая от своей миссии громкого успеха, надеялся, что это позволит ему рассчитывать на снисхождение за свой "маленький проступок".

Но он ошибся. В Петербурге поручик вместо наград получил разнос и был вынужден давать унизительные объяснения по поводу присутствия в экспедиции своей сожительницы. 30 сентября Машков представил в Военно- ученый комитет подробный рапорт о своем путешествии. Рапорт высоко оценили в МИДе, но в Военном министерстве поручик пребывал на положении опального. Тем не менее, поручик старался вернуть себе благосклонность начальства. Докладывая по начальству о состоявшейся у него 21 ноября 1892 г. аудиенции у государя, на которой он поднес Александру III привезенное им в подарок от негуса абиссинское парадное вооружение, Машков скрупулезно перечислил все знаки внимания, оказанные ему царем: милостивый тон, рукопожатие, дважды произнесенную фразу "Благодарю вас". Однако успеха это не возымело, а военный министр выразил недовольство его денежными перерасходами. Рапорт Машкова о переводе его в одну из столичных военных частей для облегчения сношений с Министерством иностранных дел по вопросам поездки в Абиссинию был отклонен ²⁵ .

Но в МИДе результаты экспедиции были оценены высоко. 8 декабря 1892 г. управляющий министерством статс-секретарь Н. П. Шишкин представил царю

стр. 135

докладную о состоянии отношений с Абиссинией с пространными извлечениями из рапорта поручика. О нем самом в докладной было сказано: "Машков исполнил возложенное на него поручение... с совершенным успехом, не причинив притом никаких политических затруднений Императорскому Правительству. Он, таким образом, завязал впервые сношения России с Абиссинией, где был принят, по-видимому, с большим почетом". Царю отчет понравился, и он написал на полях: "Очень интересно" ²⁶ .

27 декабря Машков обратился в Военно-ученый комитет с ходатайством. Ссылаясь на пожелание царя, высказанное во время личной аудиенции, он просил назначить ему день, когда он смог бы представиться наследнику престола Николаю, чтобы поднести ему привезенные из Абиссинии подарки, и собственную этнографическую коллекцию. 10 января 1893 г. аудиенция состоялась, однако положение Машкова в Военном министерстве она не упрочила. Напротив того, любая попытка путешественника напомнить о себе вызывала раздражение у военного министра. На аудиенции у наследника был затронут вопрос о мальчике-абиссинце Уонди, которого следовало определить в учебное заведение. Великий князь рекомендовал представиться по этому вопросу военному министру и известить о принятом решении. Поручик подал рапорт по Военному министерству с просьбой представиться военному министру, чтобы решить вопрос устройства мальчика-абиссинца. Однако Ванновский не принял его, а Уонди был определен в школу при одном из кадетских корпусов, о чем и доложили цесаревичу ²⁷ .

Вскоре Машков (под псевдонимом В. Федоров) начинает публиковать в "Новом времени" очерки о своем путешествии. 20 января 1893 г. вышел в свет первый из пяти очерков цикла "Путешествие в страну черных христиан". В течение января- февраля с интервалом в неделю были опубликованы остальные, вызвавшие интерес у читающей публики и научной общественности. Но когда в марте 1893 г. автора пригласили в Москву, чтобы он прочел несколько лекций в Обществе любителей естествознания, Ванновский отказал, написав на рапорте: "Не признано удобным говорить, что писано Пор(учиком) Машковым в газетах. То, что в отчете, не подлежит оглашению". Последняя возможность сломать стену неприязни представилась Машкову 14 апреля: он получил через Каир письмо харэрского грека X. Попадопуло; в нем его информатор сообщал поручику о последних политических новостях в стране и просил как можно скорее вернуться в Эфиопию в связи с назревавшими там политическими осложнениями.

Препроводив письмо начальству, Машков просил известить его, намерено ли Военное министерство воспользоваться его услугами и командировать его в Абиссинию. Около двух недель вопрос висел в воздухе. Ванновского кандидатура Машкова категорически не устраивала, и 4 мая на рапорте Машкова он наложил резолюцию: "Поручик Машков так неаккуратен в денежном отношении, так самонадеян и так груб и деспотически относится к сотоварищам, ему придаваемым, что послать его вновь... можно решиться, лишь если он письменно обяжется не жить роскошно на счет казны, не жуировать на казенные отпуски, не делать передержки в назначенных кредитах и стать в приказные отношения к другим" ²⁸ .

Получив такой ответ, Машков подал прошение об отставке. Вскоре после увольнения с военной службы он, получив чин титулярного советника, был принят на службу в МИД и в октябре 1894 г. получил назначение секретарем российского консульства в Багдаде.

Примечания

¹ Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА), ф. 401, oп. 4, д. 56, л. 3-3об.

² Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ), ф. Политархив, оп. 482, д. 2003, л. 13-14.

³ РГВИА, ф. 401, oп. 4, д. 56, л. 16-16об., 17-17об. Паисий, архимандрит, сподвижник Ашинова, формально считался главой "духовной миссии" в Абиссинию, однако самостоятельной роли не играл, а всецело находился под влиянием атамана Ашинова.

стр. 136

⁴ АВПРИ, ф. Политархив, oп. 482, д. 2003, л. 17.

⁵ РГВИА, ф. 401, oп. 4, д. 56, л. 33.

⁶ Там же, л. 38об.

⁷ Путешествие в страну черных христиан. - Новое время, 16.11.1893.

⁸ РГВИА, ф. 401, oп. 4, д. 56, л. 24об., 23.

⁹ АВПРИ, ф. Политархив, oп. 482, д. 2003, л. 25-26, 28-33.

¹⁰ РГВИА, ф. 401, oп. 4, д. 56, л. 22, 23.

¹¹ Там же, ф. 452, oп. 1, д. 27, л. 9-9об.

¹² АВПРИ, ф. Политархив, оп. 482, д. 2008, л. 30-33.

¹³ РГВИА, ф. 452, oп. 1, д. 27, л. 35-35об.

¹⁴ АВПРИ, ф. Политархив, оп. 482, д. 2008, л. 30-33; РГВИА, ф. 452, oп. 1, д. 27, л. 31, 34об.

¹⁵ РГВИА, ф. Генеральное консульство в Египте, оп. 820, д. 121, л. 97- 98.

¹⁶ Новое время, 20.1.1893; РГВИА, ф. 452, оп. 1, д. 27, л. 122об.

¹⁷ АВПРИ, ф. Политархив, оп. 820, д. 121, л. 103; оп. 482, д. 2008, л. 136.

¹⁸ Там же, оп. 482, д. 2008, л. 150.

¹⁹ Путешествие в страну черных христиан. - Новое время, 23.II. 1893.

²⁰ АВПРИ, ф. Политархив, оп. 482, д. 2008, л. 111.

²¹ Там же, л. 151; РГВИА, ф. 452, оп. 1, д. 27, л. 150-154об.

²² PROUTY CH. Empress Taytu and Meniiek II. Trenton. 1986, p. 121.

²³ АВПРИ, ф. Политархив, оп. 482, д. 2009, л. 88об.

²⁴ РГВИА, ф. 452, оп. 1, д. 27, л. 85, 104-105, 97об.

²⁵ АВПРИ, ф. Политархив, оп. 482, д. 2008, л. 132-165; д. 2009, л. 24об.

²⁶ Там же, л. 29.

²⁷ Там же, л. 157-161.

²⁸ Там же, л. 181-184.

стр. 137