Автор: П. В. Акульшин

Князь Петр Андреевич Вяземский (7 июля 1792г., Москва- 10 ноября 1878, Баден-Баден) был заметной фигурой в общественно-политической жизни России первой половины XIX века. Его взгляды и настроения были типичными для значительного слоя образованного дворянства той эпохи. К числу его единомышленников и друзей можно отнести таких деятелей, как К. Н. Батюшков, А. С. Грибоедов, В. А. Жуковский, А. С. Пушкин, а также ряд министров Николая I (Д. Н. Блудов, Д. В. Дашков, П. Д. Киселев, С. С. Уваров). Сохранившаяся переписка Вяземского и записные книжки, куда он без оглядки на цензуру заносил свои непосредственные впечатления, позволяют восстановить его взгляды и деятельность с такой полнотой, которая невозможна в отношении большинства его современников (1).

Период становления общественных идеалов Вяземского пришелся на первые полтора десятилетия XIX века. Его отец, князь Андрей Иванович Вяземский (1754-1807)), потомок смоленских князей, представлял собой образец аристократа-"вольтерианца" екатерининской эпохи. Бессистемное и жадное чтение книг из обширной библиотеки отца сделало Петра Вяземского убежденным поклонником французской просветительской литературы XVIII века. Все последующие жизненные впечатления и новые идеи накладывались у него на прочный базис идеалов "века Просвещения" (2).

Стремясь дать наследнику систематическое образование, князь Вяземский в 1805 г. отправил его в Петербург. Два года юноша обучался в иезуитском пансионе, затем несколько месяцев в пансионе при Главном педагогическом институте. В 1807 г. по требованию недовольного его поведением отца он возвратился в Москву, где непродолжительное время брал домашние уроки у профессоров университета. На этом его образование закончилось, не слишком пополнив запас знаний молодого князя. Он так и не овладел немецким языком и латынью, которые изучал в пансионах, был, в отличие от отца, абсолютно равнодушен к естественным наукам. В зрелом возрасте пытался изучать английский и польский языки, но не очень преуспел в этом. Единственное, что знал Петр Вяземский, и знал великолепно,- это французский язык и французскую литературу, которые позволили ему приобщиться к достижениям общеевропейской культуры.

Отсутствие длительных и систематических учебных занятий в детстве и юности объясняет многое в его будущей деятельности. Ему не были

Акульшин Петр Владимирович кандидат исторических наук, доцент Рязанского государственного педагогического университета.

стр. 68

свойственны длительное и планомерное приложение усилий, стремление к систематизированному изложению собственных взглядов. В этом отношении Вяземский значительно отличался от младших современников - тех дворян, для которых обучение в университете стало необходимой частью жизненного пути. В зрелом возрасте он сам расценивал это как один из своих недостатков: "Павлуше (сыну.- 77. А.) желаю дать именно то,- писал он в возрасте 41 года,- чего нет во мне: положительного знания в какой-нибудь части: кусок хлеба не только для желудка, если обстоятельства принудят зарабатывать его, но и кусок хлеба интеллектуальный, дающий здоровую, сытую пищу уму и сердцу, после битых сливок ...жизни светской, суетной, каторжно-фешенебельной, каторжно-честолюбивой. Дай бог переродиться мне в Павлуше во втором издании, и исправленному!" (3).

Пребывание в Петербурге в 1805-1807гг. мало прибавило к запасу знаний Вяземского, но эти годы не прошли даром. На подростка 13-15 лет большое влияние оказали старшие товарищи по пансиону и молодые гвардейские офицеры, с которыми он общался в столице, - П. Д. Киселев, М. Ф. Орлов, Д. В. Давыдов (4). Повлияли на него, конечно не их теоретические взгляды, в то время довольно смутные, а общая эмоциональная атмосфера, царившая в их среде. На протяжении всей жизни для Вяземского было характерно то, что он усвоил в то время: право личности на собственные мысли и собственные поступки; скептицизм и ирония по отношению к властям, включая самого императора; чувство независимости и внутреннего достоинства; признание большой значимости мнения друзей и товарищей по сравнению с требованиями властей и начальства.

В течение неполного десятилетия Вяземский потерял своих ближайших родных. В 1802г. скончалась его мать, в 1807г. отец, через три года- старшая сестра Екатерина. Наставником, покровителем и ближайшим родственником Вяземского стал Н. М. Карамзин, женившийся в 1804 г. на Е. А. Колывановой, внебрачной дочери князя А. И. Вяземского. Вплоть до 1815г. он проводил каждое лето в подмосковном поместье Вяземских Остафьеве, где и были написаны первые восемь томов "Истории государства Российского".

Поглощенный работой над своим историческим трудом, Карамзин не всегда имел возможность прямо влиять на младшего родственника. Наибольшее непосредственное воздействие оказали В. А. Жуковский, редактировавший в 1808-1811гг. журнал "Вестник Европы", и В.Л.Пушкин, быстро приобщивший юного князя к жизни светского повесы. В декабре 1811г. на страницах "Вестника Европы" появились первые прозаические и поэтические опыты Вяземского.

Отечественная война 1812 г. послужила важной вехой не только в жизни русского общества, но и нравственном и политическом развитии Вяземского. Он записался в московское ополчение и в качестве адъютанта генерала М. А. Милорадовича участвовал в Бородинской битве. Повзрослевший за этот год и нравственно и физически, князь строго оценил свою юность, считая что "до 12-го года" "жил на ветер" (5). Свое представление о возможных путях собственной общественной деятельности он изложил в небольшой рукописи "Мой сон о русском журнале". Его "программа" состояла из трех положений:

1) составить общество "из избранных наших писателей", "первым условием и главной принадлежностью" которого была бы "польза";

2) лучшее средство для достижения "пользы" - "действовать на общее мнение, исправлять его, образовывать язык, приохотить к нему женщин и, наконец, дать состоянию писателей законное существование, признанное покровительством правительства и уважением общества";

3) "надлежащий способ похитить сие владычество есть издавать журнал" (6).

Последний тезис был ключевым в намеченной программе. Именно журнал должен был стать главным орудием воздействия на общественное мнение. В качестве образца, которому следовало подражать, он указывал

стр. 69

издания Н. И. Новикова и "Московский журнал", издававшийся в 1791- 1792 гг. Н. М. Карамзиным (7).

Осенью 1815г. мечты Вяземского о создании литературного общества, которое выступило бы в роли издателя печатного органа, стали приближаться к практическому воплощению. Находившиеся в Петербурге его друзья и единомышленники (Д. Н. Блудов, Д. В. Дашков, А. И. Тургенев) и присоединившийся к ним еще в 1811г. С.С.Уваров объявили себя "Арзамасским литературным обществом безвестных людей". "Почетными арзамасцами" были провозглашены И. П. Каподистрия и Г. фон Штейн. Но главной фигурой, которая воплощала общественные и нравственные идеалы "Арзамаса", был Карамзин. Наиболее полно точку зрения арзамасцев выразил в 1816г. А.И.Тургенев: "Его историю ни с какою сравнить нельзя... Не только это будет истиной начала нашей литературы, но история его послужит нам краеугольным камнем для православия, народного воспитания, монархического правления и, бог даст, русской возможной конституции" (8).

На первом же заседании "Арзамаса" Вяземский был- принят в его члены. Но за исключением февраля- марта 1816 г., когда он сопровождал Карамзина при поездке в Петербург, его общение с участниками "Арзамаса" вылилось в 1816-1817 гг. только в интенсивную переписку. В ней отразилось своеобразие его позиции. Москвич Вяземский был далек в то время от правительственных сфер и оказался в "Арзамасе" самым активным поборником общественной активности вне рамок государственной службы. Большинство его товарищей имело заметное служебное положение. Свою общественную и литературную деятельность они расценивали как дополнение к ней.

Призывы Вяземского издавать "арзамасский" журнал не находили отклика среди петербургских арзамасцев. Ситуация изменилась только в феврале- марте 1817г., когда в общество вступили декабристы Н. И. Тургенев и М. Ф. Орлов. Был разработан и принят устав общества, затем началось обсуждение плана издания журнала, включая "программу", представленную Вяземским.

Вяземский предлагал иметь в журнале три раздела: нравы, словесность и политика. Наиболее осторожным и сдержанным должен был быть раздел "Политика". В этом разделе Вяземский предлагал "довольствоваться простодушным изложением полезнейших мер, принятых чуждыми правительствами для достижения великой цели: силы и благоденствия народа. Изложение распрей политических света, о предметах важных в государственном устройстве, и, таким образом, сделать в китайской стене, отделяющей нас от Европы, не пролом, открытой наглости всех мятежных стихий, но, по крайней мере, отверстие, через которое мог бы проникнуть луч солнца, сияющего на горизонте просвещения света, и озарить мрак ночи, обложившей нашу вселенную". Гораздо решительнее формулировались задачи отделов "нравов" и "словесности", в которых предполагалось "объявить войну непримиримую предрассудкам, порокам и нелепостям". Вяземский обращался к традициям русского просветительства XVIII в., предлагая статьи о нравах назвать "Живописцем в честь покойника" (т. е. журнала Новикова "Живописец") и печатать там "картины общих нравственных известий, переписку со всеми губерниями, вымышленные или истинные, все равно,.. сатирические разговоры и прочее" (9).

Принятая "Арзамасом" программа журнала была гораздо умереннее. Вопреки предложению Вяземского, который требовал, опираясь на опыт издания "Вестника Европы", сделать журнал еженедельным, намечалось, что он будет выходить раз в месяц. В журнале предполагалось иметь два раздела: "Политика" и "Словесность". Раздел "О нравах", который, по замыслу Вяземского, должен был быть самым острым и основываться целиком на отечественном материале, вообще не предполагался. На Вяземского как сотрудника журнала возлагалось "доставление" материалов о современной русской литературе, стихотворениях, живописи и театре; подготовка статей по разделу "Политика" ему не поручалась (10).

стр. 70

В конце 1817г. в судьбе Вяземского произошли значительные изменения. Четыре года он находился в Варшаве на службе в канцелярии Н. Н. Новосильцева - представителя императора при Административном совете Царства Польского. Формально на службу он определился еще в 1807 г., но его должность в Московской межевой канцелярии была синекурой. Переезд в польскую столицу объяснялся тем, что Вяземскому, как и его товарищам по "Арзамасу", была не чужда та черта психологического облика современного ему русского дворянства, о которой один из мемуаристов писал: "По понятиям того времени, каждому дворянину, каким бы великим поэтом он ни был, необходимо было служить или, по крайней мере, выслужить себе хоть какой-нибудь чинишко, чтоб не подписываться недорослем" (11). Только в возрасте 26 лет, при назначении в канцелярию Новосильцева, он получил чин коллежского ассесора. Многие его сверстники далеко обогнали его по служебной лестнице. Служба в Варшаве давала шанс исправить положение.

Варшавский период был важным этапом в идейной эволюции Вяземского. Ранее он выступал в роли ученика и юного друга более зрелых общественных деятелей, теперь же окончательно определились его идеи и положение на общественной сцене. Служба при Новосильцеве приблизила Вяземского к вершинам власти Российской империи. Первым его служебным поручением был перевод на русский язык речи Александра I на открытии польского сейма 15 марта 1818г., в которой содержались важные упоминания о предстоящих реформах в России. Затем он готовил переводы польской конституции 1815г. и заседаний сейма. Вяземский был одним из немногих, кто получил доступ к сокровенным конституционным планам самодержавного правителя России. Он участвовал в подготовке в канцелярии Новосильцева проекта русской конституции, получившего название "Государственная уставная грамота Российской империи".

Насколько роль одного из проводников политики правительственного конституционализма соответствовала взглядам самого Вяземского? В своих отзывах о политических событиях в Европе он постоянно подчеркивал преимущества конституционного строя и представительного правления, доказывая, что это вполне может сочетаться с властью монарха. Характерен вопрос, который он ставил в декабре 1820 г. в письме А. И. Тургеневу: "Кто сказал.., что конституционное устройство не есть устройство в смысле монархическом, когда оно напротив, теснейшими узами сопрягает монарха с народом" (12).

Наиболее развернуто представления Вяземского по вопросам государственного устройства были изложены в двух записках, относящихся к периоду его пребывания в Варшаве: "Социально-экономический трактат" и "О Пруссии" (13). По его мнению, существуют два вида власти: "народная", при которой "между правителем и народом существует единство выгод и воли", и "тираническая", при которой правительство и народ имеют "разные выгоды" и "воли противоположные друг другу". Термины "государство" и "республика" употреблялись как равнозначные. Автор противопоставлял не "республику" и "монархию", а "тиранию" и государство "общей воли", под которой понималось обеспечение "имущества, жизни и свободы каждого члена покровительством всех" и утверждение "общественной свободы и законной власти правления" (14).

Под конституцией Вяземский понимал упорядочение отдельных элементов государственного управления. Он писал: "Без сомнения конституция необходима для Пруссии не столько для того, чтобы даровать то, чем она уже давно пользуется, как для того, чтобы устроить разнообразные части ее народного духа, которые в теперешнее время метутся в каком-то хаосе". По его мнению, население Пруссии уже пользуется основными гражданскими свободами: "Пруссаки, хотя еще не ограждены конституционной обнаде-женностью, на деле свободны: их свобода основана на обычае и соизволении нынешнего короля, книгопечатание не стеснено, присутственные места решают с беспристрастием и часто противу властей".

В записке "О Пруссии" отмечалось, что между обещанием введения

стр. 71

конституции и его реализацией пройдет определенное время: "Власти свойственно хранить в уступках некоторую скупость, которая не всегда полезна, по натуральности, у которых сила в руках, обыкновенно бывают довольны настоящим положением и говорят: к чему перемены? Но от сей нерешительности до решительного отказа в конституции расстояние непомерное" (15).

К "варшавскому" периоду относятся и наиболее развернутые высказывания Вяземского по крестьянскому вопросу, сделанные в начале 1820г. в письмах А. И. Тургеневу и М. Ф. Орлову (16). Он был убежденным противником крепостного права, постоянно обращаясь к одной и той же мысли:

"По первому взгляду на рабство в России говорю: оно уродливо. Это нарост на теле государства" (17). В критике крепостничества Вяземский исходил из признания неотчуждаемых естественных прав личности. В письме Тургеневу он доказывал, что "там, где учат грамоте, там от большого количества народа не скроешь, что рабство - уродливость и что свобода, коей они лишены, тоже неотъемлемая собственность человека, как воздух, вода и солнце". Как и любой русский дворянин, он думал о возможности повторения "пугачевщины". Эта угроза была для него еще одним аргументом в пользу ликвидации крепостного права. "Хотите ждать, чтоб бородачи топором разрубили этот узел? - писал он далее. - На вашем веку, может быть, праздник этот сбудется. Рабство - одна революционная стихия, которую имеем в России. Уничтожим его, уничтожим всякие предбудущие замыслы" (18).

В крестьянском вопросе Вяземский расходился с тем, кого он считал сам и кого считали другие его учителем и наставником. Карамзин был сторонником сохранения личной власти помещика над крестьянином и иронично относился к взглядам по этому вопросу своего молодого родственника и подопечного. Он писал ему в октябре 1818г.: "Каким образом вы намерены через 5 или 10 лет сделать ваших крестьян свободными: я готов следовать хорошим примерам, если овцы будут целы и волки сыты". Вяземский никогда не оглашал расхождений со своим духовным и литературным кумиром в крестьянском вопросе. Но в "Записной книжке" он отметил: "И овцы целы и волки сыты - было в первый раз сказано лукавым волком или подлою овцой. Пословицы, как говорят, мудрость народов, тут нет мудрости, а или насмешка, или низость: счастливо то стадо, вокруг которого волки околевают с голода" (19).

Вяземский не только пропагандировал идею освобождения крестьян в своих стихотворениях, но и оказывал помощь представителям "крепостной интеллигенции", которые пытались обрести свободу. Первый шаг к "уничтожению рабства" Вяземский видел в создании общества из дворян для обсуждения путей отмены крепостного права. Деятельность этого общества он представлял следующим образом: "Святое и великое дело было бы собраться помещикам разного мнения, но единодушного стремления к добру и пользе, и без всякой огласки, без всяких наступательных предложений, рассмотреть и разбить подробно сей вопрос, домогаться средств к лучшему приступу к действию и тогда же, так и сяк, обнародовать его и мысли поставить на ноги" (20). Обязательным условием в подготовке отмены крепостного права Вяземский считал то, "что хотя действие и срезание этого нароста (крепостничества. - П. А.) принадлежит правительству, но правительственные советования принадлежат, несомненно, дворянам-помещикам" (21).

В правление Николая I Вяземский не излагал развернуто взглядов по крестьянскому вопросу и проблемам государственного устройства. Но отдельные высказывания свидетельствуют о его верности своим убеждениям начала 20-х годов.

Публицистические статьи Вяземского "варшавского" периода написаны в духе просветительских идей XVIII в. и трактуют те проблемы, которые казались автору самыми значимыми в русской жизни: необходимость распространения просвещения и борьбы с невежеством и завистью. Главное место в его публицистике уделялось критике противников передовых идей, в которых он видел не носителей других идейных начал, а завистников

стр. 72

и невежд. В статье "О новых письмах Вольтера" он писал: "В политике, науке, искусствах, словесности вы всегда найдете их почерк", они "силятся заслонить небеса от Коперника и Ньютона, поверенных небесных тайн; навстречу Расину, грядущему в храм бессмертия с Федрою, они продвигают Прадона; они те недоброжелатели, от коих Ломоносов, как видно из писем к Шувалову, не имел покоя, образ представительного правления и способы взаимного обучения в них имеют ревностнейших поносителей".

Передовыми идеями своей эпохи в его статьях представлены теории "века Просвещения". Он так оценивал положительное значение идей Вольтера, и вообще французских просветителей, для России: "Мне кажется, что русские, исповедующие такой образ мыслей, приносят отечеству своему более чести, чем эти запоздалые, ополчившиеся против успехов человеческого разума, эти отступники духа времени, который шагает через них в неодолимом своем стремлении... Трудно тому поверить, что нашелся человек, который видит глупость в похвалах, приписываемых Вольтеру, и подлость в пристрастии сограждан к нему" (22).

К 1818г. прекратилась деятельность общества "Арзамас", не состоялся выпуск предполагаемого издания. Но Вяземский продолжал вынашивать планы учреждения собственного журнала. Он с интересом отнесся к известию о намерении декабриста Н. И. Тургенева издавать журнал и собирался в нем участвовать. В начале 1820 г. у Вяземского и Орлова почти одновременно появилась мысль издавать журнал не в столице, а в каком-нибудь другом городе (23). Их замыслы не получили практического воплощения. Помешали не столько затруднения, чинимые со стороны властей и цензуры, сколько недостаточный профессионализм и отсутствие настойчивости со стороны Вяземского и его окружения.

Летом 1820 г. Вяземский пытался опубликовать в журнале "Сын Отечества" свои переводы протоколов заседаний польского сейма, но не получил официального согласия императора. Не удалось воплотить в жизнь и замысел создания общества для обсуждения путей отмены крепостного права в 1820 году. Идея Вяземского получила заметный отклик среди петербургского общества. Весной, когда Вяземский прибыл в столицу для отчета перед императором о работе над проектом "Государственной уставной грамоты Российской империи", он принял участие в составлении и подаче записки Александру I с просьбой о разрешении создать подобное общество. Помимо него, в этом участвовали братья Тургеневы, ряд сановников (43-летний командир гвардейского корпуса генерал И. В. Васильчиков, 33-летний исполняющий обязанности генерал- квартирмейстера Главного штаба князь А. С. Меншиков, 38-летний бывший командир оккупационного корпуса во Франции граф М. С. Воронцов). Имел отношение к этому проекту и такой своеобразный деятель, консерватор и просветитель одновременно, как В. Н. Каразин. Первоначально император отнесся к этой инициативе благосклонно, но затем запретил продолжать уже начавшийся сбор подписей (24).

Личный опыт Вяземского, полученный в Варшаве, показывал, что "союз между гражданином и троном" в том виде, как это ему представлялось, не получается. Формально конституция Царства Польского 1815г. полностью реализовывала тот набор политических реформ, о которых мечтал Вяземский: она определяла принципы и порядок отправления верховной власти, подчеркивая суверенитет народа; представительное правление в лице сейма было наделено законодательной властью; провозглашалась независимость судей и ответственность чиновников всех рангов за соблюдение законов; существовало избирательное право; гарантировались свобода печати, равенство всех перед законом и неприкосновенность личности. Учитывая, что в Польше крепостное право было отменено в 1807 г., можно сказать, что этот перечень исчерпывал все то, чего хотели в первой четверти XIX в. самые радикальные сторонники преобразований в России. Но реальности варшавской жизни вызвали у Вяземского энергичный протест. Он был недоволен медлительностью императора и его приближенных в проведении реформ, но был готов это терпеть. Гораздо больше его

стр. 73

негодование возбуждали дикие и зачастую бессмысленные проявления "административного рвения". Объясняя свои настроения А. И. Тургеневу, он писал: "Для меня секира самовластия ничего: она действует на площади народной, и для того (т.е. потому.- П. А.)'у нас нет жизни народной, общественной... Но бесят меня эти булавки самовластия, преследующие нас в самих убежищах, где мы думаем укрыться от железной руки правительства, бесит меня эта мелочная попечительность его, котсрая с глаз меня не спускает ни в кабинете моем, ни за столом приятельским. Я понимаю, что можно привыкнуть к мечу, висящему над головой вечно, но вечно сидеть на иголках невозможно... Иногда у меня кровь от этих булавок кипит как самовар... Эта запекшаяся кровь- болячки моей независимости" (25).

В Варшаве Вяземский неоднократно возвращался к мысли об отставке или перемене места службы, но раньше чем он решился на это, по приказу императора в апреле 1821 г. был уволен со службы за то, что держался "принципов, не согласных с видами правительства" (26). Сделано это было в оскорбительной форме. Он находился в отпуске и неожиданно получил письмо Новосильцева с извещением об увольнении со службы и запрете возвращаться в Варшаву. Карамзин пытался ходатайствовать за него перед императором. Вяземский не чувствовал за собой никакой вины перед властью и отказался воспользоваться полученным разрешением вернуться на службу в любое место, кроме Варшавы. Негодуя на проявленную несправедливость, он сделал демонстративный шаг - в мае 1821 г. подал прошение об увольнении от занимаемой с 1811г. должности камер-юнкера. Последующее десятилетие Вяземский жил в Москве, находясь в качестве опасного вольнодумца под негласным полицейским наблюдением (27).

Главной идеей его публицистики "московского" периода была мысль об особой роли литературы в развитии общества. В крупнейшем опубликованном произведении этого периода - "Известии о жизни и стихотворениях Ивана Ивановича Дмитриева" он писал: "Можно охладеть к удовольствию и к наслаждениям честолюбия; но какое сердце возвышенное не забьется с живостью и горячностью молодости при священной мысли о пользе? А кто более писателя-гражданина может служить ей успехом! Побудитель. образованности, вещатель истин высоких для народа, чувствований благородных, правил здравых, укрепляющих свое государственное бытие голосом наставлений, поражающего негодованием или метким словом осмеяния, целитель пороков невежественных и предубеждений легкомысленных или закостенелых, сих язв заразительных, убивающих в народе начала жизни, писатель всегда бывает благотворителем сограждан, вожатым мнения общественного и союзником бескорыстным мудрого правительства" (28).

Новым в его трактовке было то, что покровительство властей не считалось само по себе благотворным. Вяземский выдвигал мысль о независимости писателя от власти, эта независимость только и может быть гарантией прочности союза "писателя-гражданина" и правителя. По его мнению, опыт прошлого и настоящего должен научить писателя "дорожить независимостью и служить одной истине, а не лицам, как они ни щедры на обольщения, и как она ни скупа и ни медленна в наградах" (29).

О настроении Вяземского можно судить по его переводу отрывка из книги французского либерального деятеля эпохи Реставрации Ф. Гизо "О правительстве Франции до современного министерства", работу над которым он начал еще в Варшаве. Отмечая, что рассуждения французского историка "могут быть применимы и вне Франции", он выбрал то место из злободневной книги, где говорилось об оценке оппозиционных выступлений молодежи. Русского переводчика прежде всего привлекла оценка современной эпохи: "Свет колеблется ныне, и мы еще сами колеблемся между двумя путями: один продолжен вперед, к грядущему, исполненному надежд, другой подается назад и сбивает нас в прошедшее". 30-летний Вяземский, вслед за Гизо, пишет: "Без сомнения, не с тем чтобы идти по последнему и избрать систему стоячую или обратную, молодежь любит учение, занятия и оказывается трудолюбивою и прилежною".

Как и французский либерал, он считал, что традиционные обвинения

стр. 74

консерваторов по адресу молодого поколения пристрастны, и призывал власть имущих: "Разберите поступки, коими подвергалась молодежь в течение пяти лет и за кои строжайше была она обвиняема, вы уверитесь, что они проистекают от волнения нравственной потребности, которая с самого детства лишена пищи, порывается насытиться и усмирилась бы удовлетворением". Вяземский не собирался выступать в роли ниспровергателя всех старых порядков и считал, что единственным разумным подходом может быть только один: "Внушайте молодым людям уважение к прошедшему, но не требуйте от них, чтобы они прошедшим ограничивались... Не должно запрещать ей ничего полезного, основательного: во всех случаях имеет она (молодежь. - П. А.) право на Истину, на искание Истины" (30).

На пути литературных трудов Вяземского к читательской аудитории стояла цензура. Уже в 1818г. он горько шутил: "Я здесь у государя в Варшаве выпрошу вместо чина или креста открытый лист в печать, а то право силы нет: меня, как чуму, никуда не пускают" (31). После увольнения со службы цензура для Вяземского стала едва ли не главным воплощением деспотизма и невежества в стране. Он же для этого ведомства был одним из самых беспокойных авторов, одной фамилии которого достаточно для особо придирчивого отношения к рукописи.

В конце 1822г. Вяземский предпринял беспримерный для его времени шаг - попытался вступить в борьбу с цензурными преследованиями, опираясь на нормы существовавших законов. Непосредственным поводом послужило запрещение цензором А. И. Красовским его очерка "О двух статьях, напечатанных в ?Вестнике Европы"". Вяземский подал жалобу в Главное правление училищ, в которой ссылался на ст. 40 цензурного устава 1804 г., предоставлявшую сочинителям и издателям право обжалования действий цензоров. По его мнению, запрещенное произведение не подпадало под требования ст. 18 и 19 Устава, направленных против публикации материалов, которые "оскорбляли личную честь граждан, благопристойность, нравственность", "ясно опровергали бытие Бога" или были направлены "против веры и Отечества". Жуковский и А. И. Тургенев, через которых Вяземский хотел передать жалобу, рекомендовали ему действовать путем подачи письма на имя министра народного просвещения. Недовольный их реакцией, он назвал их ответ "вздорным", доказывая, что главной целью жалобы было не решение вопроса о публикации конкретной статьи, а борьба против ограничения той свободы слова, которая допускалась существующим цензурным уставом. Вяземский писал своим петербургским друзьям: "Министру мне писать не следует, ибо Устав не ту дорогу показывает; могу писать к нему после.., ибо в Уставе не сказано, где жаловаться на решение правления училищ. Тут я могу требовать дополнения, опираясь на том, что в исках прав гражданских на собственность бывают апелляции на решение нижних инстанций. Могу доложить министру, что собственность ума - также собственность, коею пользоваться можно, соглашаясь с существующими положениями и узаконениями; доложить ему, что в Уставе цензурном предписываются не только правила для цензора, но заключаются также и права гражданства автора в республике словесности и прочее" (32).

Главное правление училищ рассмотрело жалобу Вяземского в мае 1823 г. и отклонило ее, фактически уйдя в своем решении от поставленной в ней проблемы- права цензора и автора, границы власти первого. Так закончилась едва ли не единственная в эпоху Александра I попытка, действуя в рамках цензурного законодательства, выступить в защиту "притесненных авторских прав, Высочайшем постановлением утвержденных" (33).

Основные этапы общественной биографии Вяземского в правление Александра I близко совпадают с хронологическими рамками основных периодов в развитии движения декабристов: активизация общественной деятельности после наполеоновских войн (1815-1817гг.)- с деятельностью "Союза спасения"; варшавский период (1818-1821 гг.) - с деятельностью "Союза благоденствия"; московский период (1821-1825 гг.) - с существованием Северного и Южного обществ. Что касается теоретических взглядов Вяземского, то они в своей основе совпадали с идеалами членов

стр. 75

тайных обществ, но в этот период и правительство в лице Александра I и его приближенных исходило из этих же посылок. Все, что делал или пытался делать Вяземский как общественный деятель в десятилетие 1815- 1825 гг., как и в предшествующий и в последующий периоды, почти целиком укладывалось в то, что предлагал делать своим членам устав "Союза благоденствия". Но это объяснялось не влиянием тайной организации, а тем, что ее устав фиксировал те формы общественной активности, которые уже стали традиционными. Новым было то, что выдвигалась идея о необходимости тайного руководства центра для организации такой деятельности. Будущие декабристы в своем развитии прошли два важных рубежа, отделивших их от других общественных деятелей. Во-первых, это создание тайных политических обществ, которые должны были оказывать политическое влияние помимо правительства. Второй - вывод о том, что можно и нужно действовать силой против существующий власти. Насколько справедлива устойчивая репутация Вяземского в историографии как "друга декабристов" и "декабриста без декабря", можно определить только после того, как будет выяснено его отношение к этим двум идеям (34).

По его собственному свидетельству, в Москве его пытались завербовать в члены тайного общества А. А. Бестужев и А. И. Якубович; Вяземский отказался вступить. Скорее всего, это происходило во второй половине 1824 года. К этому времени он отрицательно относился к самой идее создания тайных обществ, отвергая диктат и контроль над личностью, исходили ли они от правительства или от вождей конспирации. В связи с этими переговорами Вяземский отмечал в "Записной книжке": "Я всегда говорил, что честному человеку не следует входить ни в какое тайное общество... Всякая принадлежность тайному обществу есть уже порабощение личной воли своей тайной воле вожаков. Хорошо приготовление к свободе, которое начинается закабалением себя".

Весьма скептически относился Вяземский к тому социальному слою, к которому принадлежали почти все члены тайных обществ - офицерской молодежи. О ее политических представлениях и умонастроениях он писал: "Головы военной молодежи ошалели в волнении. Это волнение: хмель от шампанского, выпитого на месте в 1814 году. Европейцы возвратились из Америки со славою и болезнью заразительною: едва ли не то же случилось с нашею армиею? Не принесла ли она домой из Франции болезнь нравственную, поистине "французскую болезнь". Эти будущие преобразователи образуются утром в манеже, а вечером на бале". В 1829 г. он почти в тех же словах отозвался о флигель-адъютантах Николая!: "Вы... облекаете доверенностью гвардейского офицера, который созрел для государственных понятий на манежах или петербургских гостиных".

Настороженно относился Вяземский к идее "военной революции". Он с симпатией встретил события в Испании, Неаполе и Пьемонте и восстание Семеновского полка. Но само участие армии в политической жизни и возможные последствия этого вызывали у него опасения. Они состояли в том, что "действо штыков дело пагубное не от того, что воины были непросвещеннее и безнравственнее других, но от того, что опасно видеть вооруженную силу, представляющую себя и силу управляющую. В современных революциях такие злоупотребления, так сказать, не были во зло употреблены, а напротив в пользу народов. Но кто может поручиться, что другие армии, следуя данным примерам, но не к одной цели следуя, не поднимут знамени мятежа в пользу безначалия воинского или какого-нибудь атамана, непосредственного приемника всякого безначалия".

Закономерным следствием таких взглядов стало отношение Вяземского к событиям 1825 года. Некоторые из его отзывов, осуждающих власти, давно стали хрестоматийными. Но взятые сами по себе, без учета всех мыслей Вяземского, они не передают сути его позиции. Хотя он возмущался самим ходом следствия и суда над декабристами, но необходимость и право власти на подавление восстания и наказания его участников под сомнение не ставил. Он записал в "Записной книжке": "Правительство имело право и обязанность очистить, по крайней мере на время, общество

стр. 76

от врагов настоящего устройства, и обширная Сибирь предлагала ему свои безопасные заточения. Других должно было выслать за границу, и Европа и Америка не устрашились бы наводнения наших революционеров". О руководителе восстания Черниговского полка Вяземский записал: "Муравьев по одному возмущению своему уже подлежит казни, ожидающей государственных преступников". Точно так же он рассуждал о польском восстании 1830г.:

"Я уверен, что все это происшествие- вспышка нескольких головорезов, которую можно и должно было унять тот же час, как то было 14 декабря... Зачем же верные войска выступили из Варшавы?.. На что же держать вооруженную силу, если не на то, чтобы хранить порядок и усмирять буйства? Как бросить столицу на жертву нескольким головорезам, ибо нет сомнения, что большая часть жителей, то есть по крайней мере девять десятых, не участвовала в мятеже? Что вышло бы, если бы 14-го декабря государь выступил бы из Петербурга с верными полками?" (35).

По отношению к осужденным Вяземский проявил милосердие и благородство, стараясь как мог облегчить их участь. Но если строить предположение, что бы произошло если бы события декабря 1825 г. разворачивались иначе, то можно с полным основанием утверждать, что Вяземский был бы в оппозиции к новой власти. Он не смог бы примириться с узурпацией власти, даже ради благих помыслов.

В начале 1825г. Вяземский смог реализовать свою давнюю мечту- иметь собственный печатный орган. Поскольку воспитание и образование исключали привычку к долгой и упорной черновой работе, то для этого был необходим компаньон. Им стал 28-летний выходец из курских купцов Н. А. Полевой, основавший журнал "Московский телеграф". На первых порах подлинным руководителем журнала был сам князь. На протяжении трех лет сотрудничества в журнале Вяземский развернул публицистическую деятельность с невиданной для него и до того и после интенсивностью, опубликовав с 1825 по 1827 г. около сорока статей.

Наиболее полно его политические взгляды того времени выражает статья "Отрывок из биографии Каннинга". По форме она была откликом на смерть премьер-министра Великобритании, известность которого в Европе определялась в первую очередь его шагами по признанию независимости Греции и испанских колоний в Латинской Америке. Эти меры нанесли смертельный удар политике Священного Союза. Для консервативных деятелей всей Европы фигура британского премьера стала воплощением разрушительных идей, получивших опору в государственной мощи Альбиона. Под пером Вяземского Дж. Каннинг выступал как идеал государственного деятеля, следующего требованиям "разума" и "духа времени", "человека, исповедующего правила политики великодушной и просвещенной".

В статье "Письмо из Парижа", которая была написана в Москве по материалам из французских газет и писем живущих во французской столице друзей, Вяземский демонстрировал полезность народного представительства на примере одного из лидеров парламентской оппозиции в период Реставрации генерала М. Фуа. Он представил яркую картину парламентской деятельности героя наполеоновских войн: "Лучшая награда за заслуги

стр. 77

и кровь, пролитую им в сражении, была для него доверенность сограждан и избрание в члены представительной палаты. На сем поприще развивались в воине дарования необыкновенные: красноречие мужественное, блестящее и пламенное, познания глубокие по всем предметам управления гражданского, равно и по предметам хозяйства политического. Как часто, представитель славы Французской армии, увлекал он слушателей порывами благородного негодования и живого участия, защищая выгоды своих сподвижников. Не всегда удавалось ему удерживать за собой победу, но слова его раздавались по всей Франции, и личная слава его заграждала невольным почтением уста противников, побеждавших его в свою очередь большинством голосов". В этих словах явно отражалось сравнение с судьбой уволенных из армии представителей русской военной славы. Таким, как А. П. Ермолов и М. Ф. Орлов, гражданское поприще в России было закрыто.

В условиях, когда в России парламентская трибуна оставалась только далекой мечтой, Вяземский постоянно обращался к мысли о роли литератора как носителя просвещения и выразителя общественного мнения. В качестве воплощения своего общественного идеала он называл французское общество "в царствование Людовика XV и Людовика XVI до начала революции", когда литераторы-просветители "всемогущее влияние... имели не только на общую образованность народа, но и на частные мнения и привычки общества. Парижское общество было тогда республикою, управляемою олигархией сего города, составленною из умных людей и литераторов". Реальное положение писателя в русском обществе Вяземский оценивал невысоко. В статье "Сочинения в прозе В. Жуковского" он писал: "У нас в оном нет ему (писателю.- 77. А.) места. По светскому уложению нашего общества, авторство не есть звание, коего представительство имеет свои права, свой голос и законный удел на съезде чинов большого света. Писатель в России, когда он не с пером в руках, не в книге своей, есть существо отвлеченное, метафизическое: если он хочет быть существом положительным, то имеет он еще в запасе постороннее звание, и сия... роль затмит и перевесит главную" (36).

Это наблюдение основывалось на личном опыте Вяземского. Как только утихло негодование, вызванное его увольнением из канцелярии Новосильцева, он вновь стал размышлять о возможности и необходимости возвращения на государственную службу. Чем дальше, тем больше жизнь заставляла его разочаровываться относительно степени влияния литературы на русское общество. Уже в августе 1824г., еще до начала издания "Московского телеграфа", Вяземский писал А. И. Тургеневу: "Как дубине Петра Великого, которая не сошла с ним в гроб, бояться прозы и стишков какого-нибудь молокососа? Никакие вирши не проточат ее! Она, православная матушка наша, зеленеет и дебелеет себе так, что любо! Хоть приди Орфей возмутительных песней, так никто с места не тронется! Как правительству этого не знать? Как ему не чувствовать своей силы? Все поэты, хоть будь они тризевные, надсадят себе горло, а никому на уши ничего не напоют. Мне кажется, власти у нас так смешно огрызаться, как нашему брату- шавке смешно скалить зубы... Во Франции, в других землях- другое дело... У нас необозримое, мало того что непроходимое расстояние разделяет власть от нас" (37).