К началу 1825г. он окончательно решил вернуться на службу. Но события 1825г., подозрительное отношение к нему нового императора, смерть постоянного заступника перед властями Карамзина задержали это возвращение. В 1827-1828гг. на Вяземского было подано несколько доносов, в которых его называли едва ли не главой московских вольнодумцев. Это вынудило его отказаться от участия в "Московском телеграфе" и задуматься о возможности эмиграции. Одним из важнейших факторов, которые определили выбор Вяземского между государственной службой и эмиграцией, было сохранение социального статуса семейства. Мысль о том, что он обязан обеспечить своим детям не менее достойное место в обществе, чем получил сам от родителей, не покидала его. В 1828 г. он писал по поводу

стр. 78

доносов: "Когда лета мои позволяли мне беспечно ограничивать свое будущее в самом себе, я был равнодушен к неприятностям и настоящего, но ныне, когда звание мое отца семьи и годы возрастающих детей моих обращают мое попечение на участь, их ожидающую, столь неминуемо зависящую от моей, я уже не могу позволить себе равнодушно смотреть, как имя мое... служит любимою целью и постоянным игралищем тайных недоброжелателей". Об этом же напоминал ему Д. Н. Блудов: "Осторожность также обязательна, особенно для отца семейства". В 1830г. Вяземский писал о судьбе сосланных декабристов А. И. Тургеневу, хлопотавшему о помиловании жившего в эмиграции брата Николая: "Если миловать, так миловать скорее тех.., которых жизнь - какая-то живая смерть, не политическая, не умозрительная, но положительная смерть, которая родит живую смерть, как у Муравьева, Трубецкого и других, наживших или приживших детей, для коих нет будущего" (38).

Чтобы реабилитировать себя в глазах власти, Вяземскому пришлось вести напряженную борьбу. Единственным выходом для него было обращение с просьбой об оправдании к самому императору. В конце 1828 - начале 1829г. он сочинил "Записку о князе Вяземском, им самим составленную", которую называл "Моя исповедь". В ней он упоминал о недоброжелательстве и происках литературных противников как об источнике своих бед и ошибочного мнения о нем властей, но подробно эта тема в записке не развивается. Главное внимание было уделено описанию своих взаимоотношений с властью. Рассказывая о своей службе в Варшаве, Вяземский подчеркивал, что он разделял взгляды, не чуждые императору Александру I. Только после изменения политического курса императора, которое он относил к периоду конгресса Священного союза в Троппау, "из рядов правительства очутился я невольно и не тронувшись с места в рядах... будто оппозиции. Дело в том, что правительство перешло на другую сторону. В таком положении все слова мои (действий моих никаких не было), бывшие прежде в общем согласии с господствующим голосом, начали уже отзываться диким разногласием. Эта частная несообразность, несозвучность была большинством выдаваема за мятежничество".

Доказательства полезности и необходимости гласного выражения общественного мнения, даже если оно расходится с взглядами правительства, являлись ведущей темой "Записки о князе Вяземском...". Он постоянно обращался к этой мысли: "Неужели равнодушие есть добродетель, неужели гробовое бесстрастие в России может быть для правительства надежным союзником? ...Мелкие прислужники правительства, промышляющие ловлей в мутной воде, могут... ему передавать сплетни и отравлять их ехидною примесью от себя. Но правительство довольно сильно и должно быть довольно великодушно, чтоб сносить с благодарностью даже несправедливые укоризны, если они внушены прямодушием".

В "Исповеди..." встречается и тезис, прочно вошедший в систему его взглядов, - о наказании только по решению суда и согласно закону. Именно на нем он основывал просьбу о высочайшем оправдании. Он обращался к императору с вопросом: "Разве обесчестить человека не есть наказание, и тем тягостнее, когда оно не гласно. Гласная несправедливость носит в себе предохранительное и удовлетворительное противоядие, которое спасает жертву, ей подпавшую; но полугласность, как удар незримого врага, неизбежим и неотразим. Но поносительное для меня отношение графа Толстого известно во многих канцеляриях. Разве такая оскорбительная полугласность не есть лютейшее наказание для человека, дорожащего своим именем? Судебным порядком я не мог подлежать наказанию. Следовательно, я был наказан без суда и без справедливости... Это последствия отступлений от правосудия". Использовал он и другой вывод, который был основой его представлений о правах человека. "Замечу, что правительство, стесняя мои занятия литературные, - писал он, - лишает меня, таким образом, права пользоваться моею собственностью на законном основании (выделено мной.- 77. А.)".

Завершалась "Записка о князе Вяземском..." выражением готовности вернуться на государственную службу и быть одновременно и добросовестным

стр. 79

чиновником и выразителем общественного мнения перед лицом правительства: "Мог бы я по совести принять какое-нибудь место доверенное, где употреблен бы я был для редакции, где было бы более пищи для умственной деятельности, чем для чисто административной или судебной... Я не хотел бы по крайней мере на первый раз быть действующим лицом, ...а лицом советовательным и указательным, одним словом, хотел бы я быть при человеке истинно государственным служебным термометром, который мог бы и ощутить и заставлять" (39).

Только через год, в апреле 1830 г., Вяземский получил разрешение вернуться на службу. Вплоть до конца правления Николая! деятельность Вяземского протекала в финансовом ведомстве. Первоначально он был чиновником особых поручений при министре Е. Ф. Канкрине. В августе 1830 г. Вяземский был назначен членом общего присутствия Департамента внешней торговли, а с конца 1832г. на протяжении 14 лет был вице- директором этого департамента. Сама по себе служба приносила ему мало удовлетворения. Он жаловался в письме И. И. Дмитриеву: "Я определен именно в такое министерство, в котором у меня руки связаны и буду действовать вопреки способностям своим. Впрочем, творю волю не мою, а волю пославшего меня. Между тем, дела не делай, а от дела не бегай. Служба моя не занимает действительно, а отрицательно, то есть мешает заниматься литературою. Несколько часов утра, проведенных ежедневно в департаменте, наводит на весь день какую-то тупость в понятиях и охлаждение в умственной деятельности" (40).

По собственному его выражению, "тянув лямку в департаменте", Вяземский не оставлял мысли о необходимости издания печатного органа для воздействия на общество. Летом 1830 г. он заносил в "Записную книжку": "Хорошо воскресить бы журнал Новикова, предполагаемый журнал Фонвизина, журнал честного жандармства, в котором бездельники видели бы свои пакости, из коего правительство узнавало бы, что у него дома делается". Сам Вяземский был далек от мысли, что подобное издание должно носить оппозиционный характер. Наоборот, он особо обращал внимание на то, что "в этом журнале не должно быть выходки современного либерализма, он должен быть издаваем в духе правительства, в духе нашего правления, если только не входит в дух его защищать служащих бездельников... Можно даже не трогать и даже не должно трогать злоупотреблений по законодательной и судебной части, одним словом, почитать корни, а касаться злоупотреблений по одной исполнительской, административной части, земской. И тут была бы большая польза. Гласность такое добро, что и полугласность божий свет. В тюрьме, лишенной дневного света, и тусклая лампада благодеяние и спасение" (41).

Для доказательства своей точки зрения Вяземский обратился к проблемам внешней политики. В 30-е годы в европейской печати усиливалась критика русской политики. На это весной 1833 г. Вяземский откликнулся запиской "О безмолвии русской печати". В ней доказывалась необходимость аргументированно отвечать на такие выпады зарубежных изданий. Образцом дальновидной и эффективной политики в вопросах печати он называл действия Наполеона и Екатерины II. Главное практическое предложение Вяземского состояло в том, что правительство должно выпускать "на русском языке журнал под своим руководством, с двойной целью: это журнал должен был бы стать посредником между Европой и Россией, между правительством и народом". Последнюю цель он раскрывал наиболее подробно, считая, что она позволит решить проблему отношений между властью и просвещенной личностью во взаимных интересах. Это решение представлялось так: "Все талантливые люди присоединились бы к подобному предприятию: оно обрело бы и поглотило бы в своей деятельности все индивидуальные деятельности, которые теперь проявляют себя изолированно, разобщенно, не сознавая своего призвания; видя, что правительство обходится без них... Подобный журнал сразу же парализовал бы все фрондирующие и противоречащие элементы среди молодых литераторов, так как открытое правительством поприще для талантов удовлетво-

стр. 80

рило бы честолюбие всех и дало бы возможность развивать способности на законном основании" (42).

Те идеи, которые владели Вяземским в 20-е годы, остались неизменными - власть должна действовать, опираясь на закон, а не на произвол своих представителей; согласовывать свои действия с общественным мнением; поощрять развитие просвещения и печати как главного его носителя;

обеспечить просвещенной части общества свободу "опубликования своих мыслей" в соответствии с существующими законами; свобода печати как форма реализации интеллектуальной собственности. В 30-е годы изменилась та сфера, в которой он пытался их реализовать. От упований на независимую деятельность журналиста и литератора он окончательно обратился к надеждам на усилия думающего о "благе страны" правительства.

Служба в Министерстве финансов позволила Вяземскому частично реализовать свои идеалы. С 1825 г. при Департаменте внешней торговли выпускалась "Коммерческая газета". Первоначально это было сухое казенное издание, в котором помещались прейскуранты, списки приходящих и уходящих кораблей и другие подобные материалы. С июля 1830 г. Вяземский стал ее фактическим руководителем. В "Коммерческой газете" появились новые рубрики (обзорные статьи об экономике разных стран, письма читателей, заметки об отдельных событиях, рецензии на экономическую литературу). Это сделало ее более живой и разнообразной. Она имела успех у читателей. В 1825г. тираж составил 433 экземпляра, в 1831г. было распространено 934 экземпляра. В газете и ряде других изданий публиковались статьи Вяземского по экономическим вопросам. В них популяризировался курс, проводимый Канкриным. Особо подробно автор разбирал вопрос о целесообразности развития промышленности в земледельческой России и сохранения протекционистского тарифа, введенного в 1822 году (43).

Внешне положение Вяземского в бюрократическом мире укреплялось: в декабре 1848 г. он получил орден Станислава I степени, в 1846 г. был назначен директором Заемного банка, в мае 1853 г. стал членом совета Министерства финансов. Но это не радовало его. Комментируя свои служебные успехи, он писал: "Меня герметически закупоривают в банке и говорят: дыши, действуй. Вероятно, никто не встречал нового назначения с таким меланхолическим чувством, как я. Впрочем, все мои ощущения, даже и самые светлые и радостные, окончательно сводятся во мне в чувство глубокого уныния". Это чувство порождалось глубокой неудовлетворенностью своим положением, которое не позволяло воплотить в жизнь выношенные представления и идеалы. Он писал в "Записной книжке": "Что дано мне от природы -в службе моей подавлено, отложено в сторону; призываются к делу, применяются к действию именно мои недостатки... Было бы это случай, исключение, падающее на мою долю - делать нечего, беда моя, да и только... Но дело в том, что это общее правило, и мое несчастие есть вместе и несчастие целой России". Нелестно характеризовал Вяземский приближенных Николая I: "Лучшие из них имеют патриотизм официальный, они любят свое министерство, своей департамент, в котором для них заключается Россия". Так же отрицательно отзывался он и о личности самого монарха: "Нам следует опасаться не революции, но дезорганизации, разложения... Людовик XIV говорил: "Государство -это я!". Кто-то другой мог бы сказать еще более верно: "анархия - это я!" (44).

Разочарование в практических делах Николая I и его приближенных сочеталось у Вяземского со все более растущим отчуждением от новых явлений в общественной жизни. Весьма скептически он относился к охватившему образованную часть общества увлечению немецкой философией. В августе 1833 г. Вяземский писал склонному к ней А. И. Тургеневу: "Я именно просил тебя не впутывать меня в эту философию... Я не дам шиллинга за всего вашего Шеллинга, не потому, что не уважаю его- уважаю всякое действующее лицо в сфере умственной деятельности; но потому, что не понимаю его и слишком стар, чтобы учиться понимать... Ты досадил мне своею немчурностью". Он совсем не проявлял интереса к разного рода формам утопического социализма, ограничиваясь ироническими высказываниями: "Он (П. Я. Чаадаев. - П. А.) в Москве кажется сен-симонствует".

стр. 81

В 1832г. Вяземский еще пытался выступить в защиту запрещенного журнала "Европеец" и его издателя И. В. Киреевского. Через два года он вполне сочувственно отзывался о закрытии властями "Московского телеграфа", а в 1836г.- о запрещении "Телескопа". В 1834г. Вяземский публично отказался от участия в "Библиотеке для чтения", а через два года писал: "Лакейский тон нашей критики усиливается с каждым днем все более и более. И вся эта лакейщина сосредотачивается теперь в лакейской Смирдина, за уничтожением прочих лакейских Телеграфа и Телескопа". Через десять лет, в 1846 г., он замечал в связи со смертью Полевого: "Полевой имел вредное влияние на литературу... пагубный пример его переживет и, вероятно, надолго. "Библиотека для чтения", "Отечественные записки" издаются по образцу и подобию его. Полевой у нас родоначальник литературных наследников, каких-то кондотьери, ниспровергателей законных литературных властей. Он из первых приручит публику смотреть равнодушно, а иногда и с удовольствием, как кидают грязью в имена, освященные славою и общим уважением, как, например, в имена Карамзина, Жуковского, Дмитриева, Пушкина. Белинский - Полевой, объевшийся белены" (45).

Для Вяземского журнальная трибуна была способом распространения просвещения и местом гласного обсуждения важнейших общественных проблем. Действительность чем дальше, тем больше приносила примеры другого рода. На его глазах все больше набирало силу стремление к коммерциализации журнального дела, порождавшее самые грязные методы борьбы с конкурентами, готовность угождать самым темным вкусам публики, заискивание перед властью и другие нечистоплотные методы борьбы за рынок читателей'и подписчиков. Последствия этого Вяземский неоднократно испытывал на себе. Все это было оборотной стороной роста числа периодических изданий и их влияния на общество. Примириться с этим он не мог. Постепенно затухает журналистская деятельность Вяземского. Последней крупной попыткой использовать журнальную трибуну стало его участие в 1830-1831 гг. в "Литературной газете". Количество публикаций Вяземского в ней уступало только числу материалов самих издателей- А. А. Дельвига и О. М. Сомова. Выступления Вяземского в "Литературной газете" в основном были направлены против тех, кто воплощал в его глазах "торговый дух" в журналистике и литературе: Ф. В. Булгарина, Н. И. Греча, Н. А. Полевого. Просвещенное дворянство, к которому он сам принадлежал, являлось для него главным и единственным носителем просвещения в России. Потомок Рюриковичей писал с гордостью: "По ком знает и судит нас Европа, по ком признает нас народом, скоро догнавшим народы, временем нас опередившие? По тем же аристократам, к коим должн принадлежать и литературная аристократия и которые, начиная от князя Кантемира до наших дней современников, были с честью и блеском представителями русского дворянства в кабинетах Монтескье, Вольтера, Шато-бриана и в гостиных лучшего общества во всей силе и в просвещенном значении слова сего" (46).

После прекращения сотрудничества весной 1831 г. в "Литературной газете" Вяземский ограничился публикацией стихотворений в разных альманахах и сборниках. В 1837г. статьи его публиковались в журнале "Современник", а в 1847 и 1850-1851 гг. в "Москвитянине", но они остались не замеченными современниками.

На снижении общественной активности Вяземского в 30-40-е годы сказывались психологические причины, связанные с тяжелыми личными переживаниями. На протяжении 1835-1849гг. он потерял трех дочерей (Прасковью, Надежду, Марию). Редел круг тех, кого он считал лучшей частью дворянства и всего русского общества. Одних унесла смерть (Карамзин, В. Л. Пушкин, Давыдов), между другими порвались дружеские отношения. Даже память своего кумира - Карамзина они не смогли увековечить должным образом. В январе 1827 г. Вяземский писал А. И. Тургеневу: "Ведь стыдно же, что из круга просвещенных друзей Карамзина, из почетного легиона народа русского, не раздастся ни один голос, прерывающий гробовое молчание. Воля Ваша, это равнодушие, преступная беззаботливость" (47).

стр. 82

Еще более заметно проявилось снижение общественной активности друзей Вяземского в связи с дуэлью А. С. Пушкина. Три старших друга великого поэта - Вяземский, Жуковский и А. И. Тургенев, которые на протяжении всей жизни пытались выступать в роли его наставников, находились в Петербурге, но ничего не смогли сделать для предотвращения трагедии.

Три десятилетия, прошедшие с того момента, когда был основан "Арзамас", были временем постепенного, но неуклонного распада того круга, в котором Вяземский сформировался как общественный деятель. В 1833г. В возрасте 40 лет он писал другу молодости и арзамасцу Д. Н. Северину: "Все не то, что было. И мир другой, и люди кругом другие, и мы сами выдержали какую-то химическую перегонку... Смотришь на все со стороны и не только нет нигде знакомых впечатлений, но и не доищешься знакомых воспоминаний. Некому сказать ты, нечего назвать наше" (48).

Но представители этого дворянского просветительства не исчезли с общественно-политической арены. Главной сферой приложения их усилий стали придворная жизнь и государственная служба. Наиболее типичен пример трех арзамасцев, занимавших министерские посты: Блудова (с 1832г. министр внутренних дел), Д.В.Дашкова (с 1832г. министр юстиции), Уварова (с 1833г. министр народного просвещения). Они оказывали определенное, хотя не решающее влияние на правительственный курс при Николае I, олицетворяя его реформаторское направление. Весьма заметную роль в качестве наставника наследника престола играл в 30-е годы Жуковский. Свойственная с самого начала друзьям и единомышленникам Вяземского "гувернаменталистская" тенденция, их надежды на власть во главе с просвещенным монархом, с особой силой проявились именно в это время.

Не был исключением из этого числа и Вяземский. Его эволюция шла в том же направлении, что и жизненный путь его друзей по "Арзамасу" - от просветительских настроений и литературно-общественной деятельности к превращению в служителей государственного аппарата. Но его дорога оказалась длинные и извилистее, а отношения с властью более драматическими и конфликтными чем у Блудова, Дашкова, Жуковского, Уварова.

Весной 1848 г. он передал наследнику престола записку о цензуре. Ее суть сводилась к тому, что "правительство должно в известном размере и в определенных границах допустить некоторый простор для выражений мнений и для рассмотрения общественных вопросов, с тем только, чтобы эти мнения и разрешения вопросов согласовывались с началами, признанными самим правительством". Перечень конкретных предложений включал строгое соблюдение требований цензурного устава и ликвидацию цензурных ограничений со стороны отдельных ведомств; учреждение "особого высшего управления цензуры", независимого от отдельных министерств, во главе которого надо поставить "одного из способнейших государственных людей, не только образованного и преданного пользе са- модержавца и его подданных", но и имеющего "особенную доверенность государя"; снятие ограничений на увеличение числа печатных изданий, что должно подорвать неоправданную монополию существовавших журналов. Но главным оставалось то, что он предлагал и в 30-х годах- создать печатный орган, который бы объединил лучшие силы общества под контролем власти. "Правительство, под ведением высшего управления цензурного, должно,- говорилось в записке,- иметь свой всеобщий журнал политический и литературный, свою всеобщую ежедневную газету литературную и политическую, куда стекались бы все сведения, все указания, которые правительство хочет распространить в народе, и все литературные силы будущих поколений" (49).

В эпоху Николая I Вяземский не смог воплотить в жизнь свои идеалы на государственной службе. Но он дожил до вступления на престол воспитанника его друга и единомышленника Жуковского- Александра II. Новое царствование дало ему возможность осуществить то, что он не мог сделать раньше. В июле 1855г. министр народного просвещения А. С. Норов обратился к императору с просьбой о назначении Вяземского на пост товарища министра народного просвещения. В августе 1855г.

стр. 83

Вяземский в чине действительного статского советника занял этот пост. На него были возложены все обязанности по управлению цензурными делами.

Под руководством Вяземского Министерство народного просвещения делало первые шаги по расширению гласности и свободы печати в эпоху "великих реформ". В качестве начальника Главного управления цензуры он обновил состав цензоров, пригласив на эту должность таких писателей как И. А. Гончаров и И. И. Лажечников. Благодаря смягчению цензурного контроля стало быстро расти число периодических изданий, расширялись программы уже существующих журналов и газет. В своей деятельности Вяземский исходил из тех идей, которые высказывал в предшествующую эпоху. Верность этим взглядам показывает его записка "О составлении нового цензурного устава", которую Норов направил 17 марта 1857г. императору как программу действий Министерства народного образования.

Первый тезис записки гласил, "что в настоящей литературе нашей нет, в собственном смысле, вредного и злонамеренного направления. Основные начала, на коих зиждется благосостояние государства, не нарушаются ею: то есть религия, верховная власть и чистота нравственности не оскорблены изложением мнений, способных потрясти тройственную святыню общественного порядка". Вяземский считал, что растущая гласность не представляет собой абсолютно новое явление в жизни России. По его мнению, "некоторое вмешательство литературы в дела общественные- явление у нас не новое. Оно только поражает мнимой новизной те лица, которые не знакомы с ходом нашей литературы. Но в прежние времена наши писатели подавали голос в живых и общественных вопросах. Они имели свои периоды благоразумной и законной свободы, с одобрения цензуры. В доказательство того можно исчислить многие сочинения и книги, вышедшие в царствование Екатерины II, Павла I, Александра и в начале царствования Николая Павловича".

Задачи цензуры в России формулировались в записке следующим образом: "Для нас в противность другим обществам опасность от приведенного в систему молчания пока гораздо пагубнее, нежели опасность от некоторого многоглаголия. Излишне вредного многоглаголения при цензуре нет и быть не может. Каждому противодействию есть свое время: обязанность благоразумной верховной власти есть своевременное применение той меры, того орудия, на которое указывают потребность и сила обстоятельств... Желаю чтобы цензура наша была сильна, но вместе с тем благоразумна и прозорлива, а не мелочна и придирчива" (50). Главной практической мерой Вяземский считал создание правовой базы для цензурной деятельности. Он отмечал, что многочисленные инструкции и предписания по частным вопросам, изданные разными учреждениями, свели на нет формально не отмененный цензурный устав 1828 года. Отсюда возникла необходимость составить новый цензурный устав на основе существующих на практике норм, отменив все распоряжения по частным вопросам.

В ноябре 1857г. была образована комиссия под председательством Вяземского для разработки нового цензурного устава. Но его деятельность встретила сопротивление со стороны ряда сановников, прежде всего министра юстиции графа В. Н. Панина. Александр II также относился весьма настороженно к расширению гласности и свободы печати. Неизбежным итогом этого стала отставка Вяземского и покровительствовавшего ему министра в марте 1858 года (51).

Помимо нападок со стороны консерваторов из правительственного лагеря Вяземский подвергался суровой и пристрастной критике и с другой стороны. Литераторам и общественным деятелям, мечтавшим о преобразованиях, казалось, что он слишком мало делает для смягчения цензурного гнета. Это особенно заметно на примере А. И. Герцена, который избрал его главной мишенью для критики правительственных кругов, обещая в письме И. С. Тургеневу: "Вяземского ругать буду всечасно, старому дураку не верю"(52).

Высказывание Вяземского 20-х годов оказалось печальным пророчеством для него самого. Тогда он писал в "Записной книжке": "Иные люди

стр. 84

хороши на одно время, как календарь на какой-то год: переживши свой срок, переживают они и свое назначение. К ним можно после заглядывать, для справок, но если вы будете руководствоваться ими, то вам придется праздновать Пасху на страстную пятницу" (53).