Автор: А. А. Искендеров

Глава шестая. Россия и мир

Успех и необратимость российских реформ во многом зависели от развития международной обстановки, от продуманной на длительную перспективу внешней политики. Российские реформаторы вполне отдавали себе отчет в необходимости придерживаться такого внешнеполитического курса, который обеспечивал бы наиболее благоприятные условия для масштабных внутренних преобразований, рассчитанных не на одно десятилетие.

В этом и С. Ю. Витте, и П. А. Столыпин, равно как и их единомышленники, придерживались одинаковых взглядов. Различия их подходов к внешней политике касались по преимуществу оценки роли и места иностранного капитала в российской экономике и отношения к мобилизации внутренних факторов с опорой главным образом на собственные силы. В отличие от Витте, придававшего чрезвычайно большое значение притоку иностранного капитала, Столыпин был более сдержан в этом вопросе, считая, что при всей объективной необходимости и целесообразности иностранных инвестиций и использования зарубежного опыта в интересах обновления страны должна быть проявлена значительно большая забота об отечественном предпринимательстве, а также о всестороннем учете российских условий и исторических традиций, обычаев и уклада жизни народов России.

Столыпин, едва вступив в 1906г. в должность премьер-министра, заявил о том, что Россия, идущая по пути демократического обновления и либеральных реформ, заинтересована в поддержке со стороны зарубежной, особенно европейской, общественности. И это отнюдь не было стремлением выглядеть либералом, как представляется некоторым исследователям. На эту позицию Столыпина не могли не обратить внимания иностранные дипломаты, работавшие в те годы в России. По словам английского посла сэра Артура Никольсона, Столыпин ясно осознавал, что было бы опрометчиво и необдуманно сохранять в неизменности прежнюю систему управления страной, и потому серьезно думал о проведении реформ либерального характера. Он, по мнению посла, был крайне "чувствителен к похвале и порицаниям иностранной печати" и придавал гораздо большее значение реакции на его политику за границей, чем мнению соотечественников ¹ .

Столыпин был твердо убежден в том, что программа реформ требует по крайней мере двух десятилетий благоприятных внешних условий. Этим

Продолжение. См. Вопросы истории, 1993, NN 3, 5, 7; 1994, NN 1,6.

стр. 97

и были обусловлены настойчивые стремления российских реформаторов добиваться от дипломатии проведения такого внешнеполитического курса, который содействовал бы успешному проведению реформ. Именно поэтому свое основное внимание русская дипломатия сосредоточивала на трех главных задачах. Во- первых, всеми возможными средствами, включая широкое использование уступок и компромиссов, добиваться надежного обеспечения общеевропейского мира и развития отношений между государствами - не только европейскими - на основах взаимного доверия, добрососедства и сотрудничества, что должно было гарантировать внешнюю и внутреннюю стабильность, при которой только и возможны глубокие политические и социально- экономические преобразования. Во-вторых, завоевать максимальную поддержку российских реформ со стороны правительств, государственных, финансовых, торгово- промышленных кругов и широкой общественности зарубежных стран, особенно тех, в которых значительно продвинулись процессы модернизации и либерализации экономики и демократизации политической жизни, способствуя тем самым всестороннему использованию их опыта, новейших технологий и инвестиций. В-третьих, добиваться существенного расширения внешнеэкономических и торговых связей, освоения новых рынков для российских товаров как важного источника средств, необходимых для финансового обеспечения реформ.

Реализация указанных целей и задач требовала от российской дипломатии выработки соответствующих и четких приоритетов во внешней политике, направленной на обеспечение жизненных интересов России. Сложность и в то же время благоприятность момента состояли в том, что начало реформ в России по времени совпало с формированием, по сути дела, новой внешней политики России, с большим трудом преодолевшей тяжелейший кризис, вызванный русско-японской войной и бурным ростом революционного движения, вступавшей в новую полосу исторического развития. Упомянутый выше посол Великобритании справедливо отмечал 2 января 1907 г. в отчете своему правительству о ситуации в России: "Когда страна только недавно покончила несчастную войну и испытала тяжелый внутренний кризис, то должен пройти некоторый промежуток времени, прежде чем ее иностранная политика может быть определена" ² .

Вырабатывая новые подходы и новые направления, российская дипломатия опиралась на богатый исторический опыт отношений России со странами Запада и Востока. Однако состояние международных отношений в конце XIX и в первом десятилетии XX столетия, таившее в себе реальную угрозу обострения обстановки на европейской политической сцене, требовало от правящих кругов России новых подходов к проблемам внешней политики, тщательно продуманных действий на международной арене с тем, чтобы не допустить рокового для России развития событий. Более четкие очертания приняли те направления российской внешней политики, которые прежде либо едва обозначались, либо оказались малоэффективными по той причине, что не отражали действительных потребностей страны и ее геополитических интересов. К началу XX в., когда Россия в основном определила естественные границы, наметились заметные изменения в ее геополитических целях. Теперь ей не надо было стремиться к дальнейшему расширению своей территории, а следовало постоянно заботиться об укреплении собственной безопасности и упрочении всеобщего мира. Вместе с тем ее геополитические цели стали перемещаться в сторону неуклонного расширения внешнеэкономической деятельности. В этих условиях даже воинственно настроенная часть российской правящей элиты, к которой примыкал, в частности, военный министр А. Н. Куропаткин, вынуждена была более реалистично оценивать изменения, произошедшие в военно-стратегической и международной ситуации, и больше думать не о новых военных походах, а о безопасности западных и восточных границ империи ³ .

На выработку нового внешнеполитического курса прямое воздействие оказывали серьезные перемены и во внутриполитическом положении, и прежде всего обострение борьбы политических сил, так или иначе вовле-

стр. 98

ченных в процесс реформирования страны, но по-разному оценивавших значение реформ и их социальную направленность.

Между тем время властно требовало от российских дипломатов принятия ответственных и действенных мер, ведущих в условиях крайне запутанных и все более обострявшихся международных отношениях не к войне, а к общеевропейскому миру. К сожалению, российская дипломатия далеко не всегда оказывалась на высоте того положения, которое по праву должна и могла занимать Россия в системе международных отношений. Обусловлено это было не столь объективными, сколь субъективными обстоятельствами, связанными прежде всего с деятельностью (часто бездеятельностью) тех, от кого зависело формирование российской внешней политики, кому было доверено воплощать в реальные дела ее цели и задачи. Возникало ощущение, что искусственно возводится какая-то невидимая стена, по одну сторону которой стояли те, кто понимал остроту и сложность переживаемого страной исторического момента и мучительно искал выхода из этой ситуации, руководствуясь не только сиюминутными выгодами, но и думая о будущем России. По другую сторону оказывались те, кто не считал возможным порывать со старыми консервативными взглядами и убеждениями, неодобрительно относился даже к малейшим отступлениям от прежней линии в международных делах, оправдывая такую позицию приверженностью принципу статус-кво. Отсюда их пассивность во внешнеполитических делах, граничившая с отрешенностью и даже безразличием, которые они оправдывали ссылками на свою осторожность и осмотрительность, необходимые при принятии важнейших решений.

Столкновение этих двух принципиально различающихся подходов к дипломатии, ее роли и значению в переломные моменты российской истории нередко приводило к отставкам высокопоставленных чиновников внешнеполитического ведомства. К сожалению, иногда вынуждены были покидать дипломатическую службу и те, кто стремился укрепить международные позиции России, повысить ее авторитет в мировых делах. Часто победу над ними - пусть и временную - одерживали твердолобые консервативные политики и их протеже, не желавшие считаться с вызовом времени и потому активно противодействовавшие любым нововведениям как во внутренней, так и во внешней политике страны.

За 23 года царствования Николая II, с 1894 по 1917гг., в России сменилось девять министров иностранных дел. Это резко контрастировало со сложившимися в истории российской дипломатии традициями. До этого руководители внешнеполитического ведомства, как правило, сохраняли свои посты на протяжении всего периода царствования того или иного монарха. Например, граф К. В. Нессельроде занимал эту должность в течение 40 лет, пережив на этом посту двух императоров - Александра I и Николая I и установив своего рода рекорд по продолжительности пребывания на посту министра иностранных дел России. 26 лет во главе внешнеполитического ведомства находился выдающийся русский дипломат светлейший князь А. М. Горчаков, пользовавшийся неизменным расположением и полным доверием со стороны Александра II. Отец Николая II - Александр III также не расставался со своим министром иностранных дел Н. К. Гирсом, которому за 30 лет пребывания в этой должности удалось добиться почти невозможного: весь период царствования Александра III Россия не знала войн, за что Александра III нарекли "царем-миротворцем".

Николай II нарушил эту, казалось бы, прочно утвердившуюся в российской дипломатии традицию. При нем министры иностранных дел сменялись так часто, что их кратковременное пребывание в должности, продолжавшееся иногда всего несколько месяцев, не успевало отложиться в памяти современников, а их деятельность не оставила сколько-нибудь заметного следа в истории российской дипломатии. Одни элементарно не справлялись со своими обязанностями, другие становились жертвами дворцовых интриг.

Как бы то ни было, внешнюю политику довоенной России олицетворяли три высших руководителя внешнеполитического ведомства, которые во многом определяли позицию России по ключевым проблемам

стр. 99

ее международной политики. Это - Владимир Николаевич Ламздорф, Александр Петрович Извольский и Сергей Дмитриевич Сазонов. Именно они были главными действующими лицами российской внешней политики. В общей сложности они находились во главе министерства иностранных дел без малого 16 лет (Ламздорф и Сазонов занимали этот пост почти шесть лет каждый, и четыре года министром иностранных дел был Извольский). На остальных шестерых министров иностранных дел Николая II приходится в общей сложности немногим более десяти лет.

Отрадно, что ведущая тройка оставила после себя дневниковые записи и воспоминания ⁴ , на основании которых можно с большой долей достоверности судить о том, как шел процесс формирования новой внешней политики государства российского, каким образом строились взаимоотношения министров с царем, как они оценивали свою и других дипломатов роль и - что самое важное - с какими трудностями объективного и субъективного характера, по их представлениям, приходилось в тот период сталкиваться российской дипломатии.

Одна из таких трудностей (возможно, самая главная) состояла в том, чтобы добиться четких и ясных взаимоотношений между всей системой государственной власти и министерством иностранных дел и, в первую очередь, между царем и руководством внешнеполитического ведомства. Здесь возникало, пожалуй, наибольшее количество проблем. По многим из них до сих пор идут дискуссии в российской и зарубежной историографии. Одни исследователи считают, что Николай II, не будучи достаточно компетентным в международных делах, держал тем не менее российскую дипломатию в крайне жестких рамках, излишне опекая ее и тем самым сковывая всякую возможность проявления самостоятельности и инициативы. Отсюда многочисленные просчеты и провалы во внешней политике, которые объясняются этими авторами прежде всего некомпетентностью и элементарной неосведомленностью государя и его камарильи.

Другие историки, напротив, полагают, что фактически царь был отстранен от формирования внешнеполитического курса страны самими высокопоставленными дипломатами, которые держали его в неведении относительно текущих международных событий, опасаясь принятия им недостаточно взвешенных и просто безграмотных решений, постоянно ставя его перед свершившимися фактами. Поэтому действия России на международной арене, по их мнению, целиком и полностью зависели от самих дипломатов, их понимания и оценки внешнеполитической обстановки, способности к грамотной и своевременной реакции на стремительно развивавшиеся события, смелости и решительности при принятии непростых решений, умения мыслить масштабно, с учетом не только текущих, но и стратегических интересов России.

Как и всегда, истина, очевидно, находится где-то посередине. Важно принять по внимание все моменты и звенья, которые в своей совокупности составляли содержание процесса, включавшего в себя формирование основных направлений внешней политики, постановку крупных внешнеполитических задач, выработку системы принятия решений и четкого механизма их осуществления. При этом действующими силами, в большей или меньшей степени влиявшими на этот процесс, выступали император и его ближайшее окружение, МИД, военное и некоторые другие ведомства, а также российская общественность, представленная прежде всего Государственной думой.

Весь вопрос заключается, очевидно, в том, насколько успешно и эффективно эти силы могли реализовывать предоставленные им возможности, де-юре и де-факто влиять на эти процессы. По российскому законодательству, государь являлся верховным руководителем всех внешних сношений с иностранными державами, на него законом была возложена обязанность определять направления международной политики страны ⁵ . Поэтому речь должна идти в первую очередь об умении и желании императора профессионально и квалифицированно заниматься внешнеполитической деятельностью. Но как раз такого усердия со стороны самодержца, считают многие исследователи и дипломаты, проявлено не было, или же оно проявлялось не

стр. 100

в должной мере, что естественно порождало негативные оценки деятельности царя в этой важной сфере. При этом нередко пишут о его умственной ограниченности, самоустранении от иностранных дел, неспособности глубоко анализировать международную ситуацию и своевременно принимать адекватные решения. Одновременно отмечается, что невежество в вопросах внешней политики сочеталось у императора с чрезмерной уверенностью в собственной непогрешимости. Так, Ламздорф в своей дневниковой записи от 3 ноября 1896 г. приводит рассказ министра иностранных дел Н. П. Шишкина, который как-то вместе с военным министром генералом П. С. Ванновским ехал в Царское село на доклад императору. Генерал отзывался о государе как о человеке "воинственном и самонадеянном". Когда Шишкин заметил, что у государя "нет еще устойчивости во мнениях", Ванновский ответил: "Да как же, он советуется со всеми: дедушками, тетушками, маменькой и всякими другими; он юн и поддается взгляду последнего с ним говорившего". К тому же, по словам Шишкина, военный министр "видит в окружении государя мало людей компетентных, могущих его просветить" ⁶ .

К сожалению, по мере взросления государя компетентных людей в его окружении не прибавлялось, зато наблюдался явный избыток в сановниках, которые всеми правдами и неправдами пытались влиять на принятие государевых решений. Эти люди, использовавшие неустойчивый, по словам Витте, "крайне мягкий, деликатный"⁷ характер императора, вели страну к войне и катастрофе. В первые годы царствования Николая II в доверие к нему втерлась "безобразовская" клика, фактически представлявшая собой "теневой кабинет", с которым активно сотрудничали даже некоторые из министров, например, министр внутренних дел В. К. Плеве. Глава этой группы авантюристов А. М. Безобразов, возведенный в высокий ранг статс-секретаря его величества, направил царю записку, озаглавленную "Русский правовой порядок", и приложение к ней. В них содержалось утверждение, что любые действия, которые могли бы хоть в какой-то мере ограничить самодержавие, в том числе и введение конституционных порядков, приведут лишь к распаду империи. Автор записки пугал царя злым роком, который постоянно тяготеет над ним и его правлением, объясняя все несчастья режима направленной против него "крупной и сложной... политической интригой". Поэтому, писал этот "защитник" российской монархии, "представляется крупной государственной важностью всякая серьезная попытка, чтобы достаточно узнать, как нас до сих пор обманывали и что еще в этом направлении имеется теперь в виду" ⁸ . Безобразов и его компания пытались объяснять просчеты и неудачи России на Дальнем Востоке не ошибочностью российской политики в этом регионе, а недостаточной подготовленностью и вдумчивостью исполнителей, которые-де не понимали, что главная опасность для России исходит от "желтой расы" - прежде всего Японии и Китая. Поэтому "безобразовцы" предлагали царю проявить сильную императорскую волю и перестать церемониться с этими странами, действовать решительно и жестко, чтобы внушить им страх. Любые уступки в этом вопросе должны восприниматься народами этих стран не иначе как проявление к ним милости со стороны "белой расы". При этом безобразовская клика использовала в своих интересах два обстоятельства. Во-первых, - неприязнь императора к японцам, которая появилась у него после покушения на его жизнь во время пребывания в Японии в 1891 г. еще в качестве цесаревича (хотя об этом он предпочитал не говорить). Во-вторых, - склонность государя к тому, чтобы прославить себя и свое царствование хотя бы одной маленькой победоносной войной.

Однако прозорливые российские политики отдавали себе ясный отчет в том, что такая безрассудная, по сути своей шовинистическая, политика только "тащила государя на войну" и не могла не обернуться для России катастрофическими последствиями ⁹ . История полностью подтвердила правоту этих мрачных прогнозов.

Бурная деятельность безобразовской камарильи, практически отстранившей Ламздорфа и российский МИД от участия в осуществлении

стр. 101

политики России на Дальнем Востоке, практически полностью совпадала с планами германского кайзера Вильгельма II, который был одержим той же маниакальной идеей о "желтой опасности", якобы исходившей от азиатских государств и угрожавшей интересам России в этом регионе. После заключения в 1902 г. англо-японского союза, в котором германский император увидел антирусскую направленность, его давление на Николая II многократно усилилось: он стал еще настойчивее и активнее провоцировать Россию на войну с Японией.

Не успели сойти с российской политической сцены Безобразов и его компания, как очень скоро их место заняли Г. Е. Распутин и "распутинщина". Влияние Распутина на царский двор было еще более сильным и зловещим, чем "безобразовщины". Некоторые исследователи склонны ограничивать это влияние исключительно сферой внутренней политики, полагая, что внешнеполитические дела находились вне поля внимания "старца". Однако свидетельства лиц, имевших непосредственное отношение к внешней политике России, не подтверждают подобных заключений. Так, известный российский дипломат с довольно большими связями при дворе бывший посол в Константинополе Н. В. Чарыков в ответ на вопрос своего племянника - тоже дипломата - Г. Н. Михайловского, не могут ли Чарыкова назначить министром иностранных дел после того, как этот пост покинул Сазонов, заявил ему, что "теперь, когда на назначения министров влияет Распутин, ни Извольский, ни я, никто из профессионалов на пост министра иностранных дел назначен не будет". Известный дипломат не ошибся. Министром иностранных дел в 1916г. стал - хотя и ненадолго - Б. В. Штюрмер, чему во многом содействовал лично Распутин.

О беспардонном вмешательстве последнего в дела внешнеполитического ведомства свидетельствует и еще один рассказ, который приводит в своей книге Михайловский. Однажды к Сазонову явился чиновник министерства внутренних дел и стал просить направить его на дипломатическую работу за границу. Когда министр спросил его, известно ли ему, что на работу в дипломатическое ведомство не принимают лиц старше 27 лет (просителю было за 40), тот достал из кармана записку и, ни слова ни говоря, протянул ее Сазонову. На клочке бумаги широким неровным мужицким почерком сверху было нацарапано: "Енералу Сазонову", а внизу: "Устрой милай дарагой прашу". И подпись - "Григорий". Ознакомившись с запиской, авторство которой ни у кого не вызывало сомнений, Сазонов задал посетителю вопрос, от кого эта "безграмотная мазня". А когда изумленный чиновник назвал имя Распутина, Сазонов бесстрастно ответил, что впервые слышит эту фамилию. Этот инцидент, замечает автор, тут же стал достоянием всего министерства иностранных дел и вызвал нешуточную тревогу за будущее министра: работники министерства прекрасно понимали, что столь откровенно проявленное министром небрежение к "старцу" может стоить ему поста.

Взаимоотношения монарха и внешнеполитического ведомства развивались достаточно сложно и противоречиво. На них накладывали серьезный отпечаток не только, и даже не столько, личные качества царя, его представления о роли и назначении этого ведомства, но и реальные события, происходившие и внутри страны, и на международной арене, которые требовали новых взглядов и подходов. Пониманию характера этих взаимоотношений, как и вопроса о том, какое место они реально занимали в процессе выработки новой внешней политики, вряд ли могло помочь сведение роли этого ведомства к функциям обыкновенной императорской канцелярии, ведающей иностранными делами. Не содействует пониманию этой сложной проблемы и утверждение, будто государь был отстранен от международных дел и, более того, будто некомпетентность и утраченный интерес царя к состоянию мировых дел вынуждали руководителей этого ведомства игнорировать указания царя и действовать самостоятельно, на свой страх и риск.

Разумеется, было бы неправильным полностью абстрагироваться от очевидных слабостей Николая II и как личности, и как государственного

стр. 102

деятеля и не учитывать того, что это негативно сказывалось на функционировании различных звеньев огромного государственного организма, особенно в критические моменты, когда необходимо было быстро и адекватно реагировать на внезапно возникавшие трудные проблемы. Это в полной мере касалось и вопросов международной жизни. Императорские привязанности довольно часто проявлялись при назначениях на высокие должности и в центральном внешнеполитическом ведомстве, и на дипломатическую работу за рубежом. Личная преданность монарху, близость ко двору и дворцовой камарилье играли при этом немаловажную, порой и решающую, роль. В значительной мере на личных отношениях строилась и деятельность российского МИД, хотя его функции и структура претерпели серьезные изменения. Это министерство являлось одним из самых малочисленных российских центральных ведомств: перед первой мировой войной в его центральных "установлениях" в Петербурге насчитывалось вместе с нештатными служащими всего 150 - 160 человек, а если считать и служащих за границей - 700 - 730 человек ¹⁰ .

Небольшой штат министерства позволял его сотрудникам поддерживать между собой близкие и весьма доверительные отношения. Иерархия этих отношений определялась не только деловой, но и личной близостью сотрудников к министру: право доклада непосредственно министру делило служащих министерства на старших и младших. Это были необыкновенно простые взаимоотношения сотрудников, не осложненные никакой формальной или чиновничьей дисциплиной. В то же время подобные отношения можно рассматривать и как характерные для замкнутой корпорации, действующей в определенной изоляции от остального общества и поглощенной своими собственными проблемами, своекорыстными целями и интересами. В пользу такого суждения свидетельствуют далеко не лицеприятные отзывы, которые позволяли себе по отношению друг к другу высокопоставленные чиновники данного ведомства, что нередко приводило к осложнению ситуации как в самом МИД, так и за его пределами, и втягивало в возникавшие конфликты не только царя, но и широкую общественность.

Достаточно упомянуть, что практически ни одному российскому министру иностранных дел не удавалось избегать обвинений - в прямой или косвенной форме - в недооценке интересов России. Даже многоопытные и талантливые министры подвергались подобным нападкам. Гирса, например, многие обвиняли в том, что он якобы придерживался исключительно прогерманской линии, на том лишь основании, что выступал за более тесные связи России с Германией, видя в этом важное условие сохранения прочного мира в Европе. При этом критиками сознательно игнорировался тот факт, что именно Гирс подписал русско-французскую военную конвенцию 1892г., заложившую прочную основу русско- французского союза. Извольского в бытность его министром иностранных дел, а также в период, когда он занимал пост российского посла в Париже, не переставали клеймить за то, что он якобы ставил интересы Франции и Англии выше собственно российских. Созданию такого образа русского дипломата в немалой степени содействовали и представители некоторых иностранных держав, характеризовавшие Извольского как человека, который придерживался либеральных воззрений, был популярен при дворе и в обществе, но предпочел бы жить за границей, имея хорошо оплачиваемое место посла, доставляющее ему гораздо больше удобств, чем тяжелая и ответственная работа в составе кабинета министров со сравнительно небольшим содержанием ¹¹ .

Ламздорф, называя Извольского "нашим заносчивым коллегой", приводит в своем дневнике слова российского дипломата барона Э. П. Мейендорфа, который дал ему прозвище "Ильсегобский", что в переводе с французского близко по значению понятию "желающий все проглотить" ¹² . Сазонов подвергался резкой критике со стороны консервативных сил, обвинявших его в том, что он проводил слишком явную славянофильскую политику, примыкал к "неославянскому" движению, недооценивая важность укрепления союза России и Германии. К тому же Сазонова нередко

стр. 103

противопоставляли Извольскому, а последнего - Сазонову. Сазонова рассматривали как ставленника Столыпина и активного сторонника его реформаторских взглядов (тем более, что они находились в близких, почти родственных, отношениях, будучи женатыми на родных сестрах). Неудивительно поэтому, что он стоял ближе к премьер-министру, чем к царю. Что касается Извольского, то он, напротив, пользуясь благосклонностью императора и своей близостью ко двору, позволял себе не считаться с мнением Столыпина, формально ссылаясь на то, что иностранные, как и военные, дела являлись прерогативой императора ¹³ . П. Н. Милюков считал Извольского "протеже Марии Федоровны" (матери Николая II), "европейцем" и "англофилом" ¹⁴ .

Все эти и подобные им проявления действительных, а нередко и мнимых, разногласий и острых противоречий между различными структурами власти, в том числе и в самом МИД, лишь усугубляли кризисную ситуацию в стране. Это мешало установлению между короной и министерством иностранных дел, а также между последним и Государственной думой нормальных отношений, необходимых для проведения согласованных действий в области внешней политики. В основе разногласий зачастую оказывалась такая, казалось бы, очевидная проблема, как жизненные интересы России: как следует их понимать и трактовать, где проходит граница этих интересов, в какой форме и с помощью каких средств необходимо добиваться их реализации?

Как ни относиться к личности Николая II, сколько ни принижать его роль, опыт и усилия во внешнеполитической области, было бы неправильным игнорировать тот очевидный факт, что чувство личной ответственности за отстаивание жизненных интересов России у него было развито достаточно сильно. В сущности говоря, его оценка того или иного крупного российского государственного деятеля, включая дипломатов, часто основывалась как раз на том, насколько глубоко и последовательно тот понимал и отстаивал российские интересы. Нередко, знакомясь с докладами своих премьер-министров и министров, посвященными ходу переговоров с иностранными державами, он делал на них весьма характерные пометы: "С большим удовольствием ознакомился с отчетом и нахожу, что ваши переговоры были ведены правильно и с безусловным соблюдением интересов России". И таких помет на бумагах, представлявшихся Николаю, было немало, что позволяет судить о критериях, которыми руководствовался император в своих оценках того или иного государственного деятеля. Поэтому было бы несправедливо любые назначения и смещения, проводившиеся царем, в том числе и в среде высших дипломатических особ, объяснять исключительно его личными привязанностями, симпатиями и антипатиями, хотя недооценивать личные моменты, связанные с преданностью императору, а также с влиянием на него ближайшего окружения, которое далеко не всегда руководствовалось интересами страны и укрепления ее международного авторитета, тоже не следует.

К тому же, каждый из высокопоставленных дипломатов имел свои плюсы и минусы, свое видение мировых проблем, что делало их непохожими друг на друга и давало хороший повод при резком и невыгодном для России изменении хода тех или иных международных событий замкнуть всю цепь просчетов и ошибок, вызванных, как правило, некомпетентностью и недальновидностью самого царя и его правительства в целом, на личности того или иного министра иностранных дел, который в большинстве случаев не располагал достаточными полномочиями для самостоятельного принятия решений. Кстати, кое-кого из них такое положение дел вполне устраивало. Собственную нерешительность, а подчас и бездеятельность они пытались оправдать сложностью и непредсказуемостью международного положения, что исключало, по их мнению, принятие "поспешных, непродуманных решений" и требовало длительного осмысления ситуации. При этом одни пытались скрыть свою очевидную неспособность адекватно отвечать на вызовы времени, другие, сохраняя пассивность, пытались уйти от ответственности за возможное осложнение международного положения

стр. 104

России. И в том, и в другом случае результат был один: внешняя политика страны пробуксовывала, теряла темп, нередко приходилось отступать от ранее завоеванных рубежей.