Что касается российской политики на Дальнем Востоке, то Бенкендорф также предлагал российскому правительству более внимательно отнестись к мнению как международной, так и английской общественности, тем более что последняя выражала опасения, как бы Россия, обеспечив свою безопасность на Западе, в том числе путем заключения выгодных ей соглашений с ведущими европейскими державами, не обратила вновь свои взоры на Дальний Восток и не сосредоточила бы там свои основные вооруженные силы. В конце 1910 - начале 1911 гг. Бенкендорф неоднократно поднимал эту проблему в своих телеграммах в Санкт-Петербург. Слишком часто, докладывал он, приходится читать "предсказания, что русская политика, считая безопасною свою западную границу, возобновит свою активность в Азии". Даже сосредоточение значительного войска на границе, как представлялось ему, не снимало остроту этой проблемы. "Скажу Вам с полной откровенностью, - писал он министру Сазонову, - что предприятие кажется мне чрезвычайно серьезным, и боюсь, что оно нам не под силу в данный момент и без продолжительной дипломатической подготовки" ²⁸ .

Российское правительство, выступив с инициативой поднять русско-английские отношения на новый уровень, руководствовалось двумя важнейшими соображениями. Во-первых, оно стремилось "оторвать" Англию от Германии, не допустить их дальнейшего сближения как в политической, так и особенно в военной областях, а во-вторых, - "привязать" ее к себе, лишив возможности уклониться от вступления в войну, если таковая разразится.

Однако были ли у России какие-либо основания сомневаться в искренности и последовательности позиции Англии? Как показало развитие ситуации в Европе, такие основания, очевидно, были. Документы, ставшие достоянием широкой гласности лишь в последние годы, позволяют сделать вполне определенный вывод о том, что позицию, которую занимала Англия в отношении России накануне войны, с трудом можно назвать не только дружественно- союзнической, но и лояльной. Во всяком случае, это была политика отхода от достигнутых ранее договоренностей и откровенных уступок Германии - в интересах сохранения собственной безопасности за счет полного или частичного игнорирования интересов остальных участников Тройственного согласия и прежде всего России ²⁹ . К сожалению, и Россия далеко не всегда вела себя подобающим образом в отношении союзников. Два факта особенно огорчительны. Речь идет о Бьёркском договоре 1905 г. и Потсдамском соглашении 1911 года. Оба эти документа были подписаны Николаем II и Вильгельмом II и серьезно насторожили реальных и возможных союзников России, вызвав в их среде немалое смятение и даже подозрительность.

Свидание двух императоров в Бьёрке, близ Выборга, на борту царской яхты "Полярная звезда", в ходе которого был заключен договор, фактически навязанный России Германией, имело для первой далеко идущие негативные последствия. Это сразу поняли и российские политики, которые не сомневались в том, что была совершена грубейшая ошибка, которая может дорого обойтись России и ее дипломатии, предпринявшей все возможные меры, чтобы убедить царя дезавуировать этот договор и скрыть его содержание не только от союзников России, но и ее недоброжелателей. А скрывать было что. Мало того, что подписание договора и сам его текст держались в строгом секрете, - скрывалась и его истинная направленность. Между тем - и это не осталось большой тайной - договор был направлен, с одной стороны, против Франции, хотя Россия находилась с ней в дружественных отношениях, а с другой стороны, - против Англии,

стр. 115

ибо, как справедливо отмечал Извольский, принятие плана германского кайзера означало попытку придать создаваемой российско-германской коалиции с участием Франции четко выраженную антианглийскую направленность ³⁰ . Главная идея на переговорах в Бьёрке состояла в том, чтобы попытаться создать по существу новый союз России и Германии с привлечением к нему Франции. И хотя дело до исполнения договора не дошло и его удалось в конце концов аннулировать, тем не менее он не прошел бесследно ни для российско-французских, ни тем более для российско-английских отношений.

Что касается Потсдамского соглашения, то и оно несло на себе немалый груз всевозможных недомолвок, сомнений, разочарований. Многие наблюдатели и прежде всего союзники России расценили этот акт как еще одну попытку расколоть еще окончательно не утвердившийся союз антигерманских сил и помочь Германии выйти из изоляции в Европе, которая ей реально угрожала. Переговоры и в Бьёрке и в Потсдаме затрагивали английские интересы в части, касавшейся главным образом ближневосточных проблем ³¹ . Несмотря на то, что Германии не удалось включить в текст соглашения положение о неучастии обоих государств во враждебных к ним группировках и таким образом оторвать Россию от Тройственного согласия, сам факт встречи двух императоров и заключения соответствующего соглашения был негативно воспринят союзниками России и прежде всего Англией.

Когда Россия, незадолго до начала войны, заявила о необходимости превращения Тройственного согласия в Тройственный союз, она исходила из того, что при всей ценности и значимости ее политического союза с Францией и дружественных отношений, установившихся с Англией на основе соглашения 1907 г., они не обеспечивали еще прочного и продолжительного мира, в котором так нуждалась реформируемая Россия. Только в таком - качественно новом - объединении трех держав видела Россия, как вспоминал впоследствии Сазонов, единственный противовес военно-политическому блоку, реально угрожавшему европейскому миру неуёмными поползновениями австро-венгерских политиков и непомерными пангерманистскими замыслами. Российская дипломатия предпринимала немалые усилия, чтобы добиться реализации этой идеи. Она стремилась преодолеть при этом и вековое предубеждение англичан против европейских союзов вообще. В марте 1914г. российский министр иностранных дел Сазонов направил в Париж Извольскому письмо, в котором была выражена надежда на то, что в ходе предстоящего визита во Францию английского короля Георга V руководители французского и английского внешнеполитических ведомств положительно решат вопрос о более тесном соглашении между Россией и Англией. В письме, в частности, говорилось: "По этому поводу считаю долгом сказать Вам, что дальнейшее укрепление и развитие так называемого Тройственного согласия и, по возможности, превращение его в новый Тройственный союз, представляется мне насущной задачей. Вполне обеспечивая международное положение России, Франции и Англии, такой союз, ввиду отсутствия у названных держав завоевательных замыслов, не угрожал бы никому, а являлся бы лучшим залогом сохранения мира в Европе" ³² . Спустя несколько дней, в начале апреля, Извольский докладывал Сазонову, что французские руководители указали Георгу V и министру иностранных дел сэру Э. Грею на желательность более тесного соглашения между Россией и Англией и предложили английскому министру совместно сообщить России содержание существующего между Францией и Англией политического соглашения, каковое могло бы послужить основанием для выработки подобного же соглашения между Россией и Англией ³³ .

Некоторые исследователи, анализируя российскую идею перевода Тройственного согласия в форму Тройственного союза, справедливо отмечают, что, по замыслу России, это позволило бы теснее связать Англию союзническими обязательствами и оказать сдерживающее влияние на Германию, а в случае возникновения конфликта с самого начала обеспечить России и Франции всемерную поддержку Англии. Однако из этого правиль-

стр. 116

ного рассуждения делается иногда весьма странный вывод: принятый Россией в то время "курс свидетельствовал о склонности царизма проводить впредь более решительную политику, не останавливаясь и перед войной". Фактически речь идет об обвинении России в том, что чуть ли не эта ее политика привела к возникновению первой мировой войны. И уж никак нельзя согласиться с тем, что стремление России перевести Тройственное согласие на положение Тройственного союза было вызвано не только и, очевидно, не столько внешнеполитическими соображениями, сколько растущей финансовой и экономической зависимостью России от Франции и Англии³⁴ .

В этом утверждении верным является лишь то, что, действуя подобным образом, Россия - и это вполне естественно - заботилась о собственных интересах, старалась оградить свои сферы влияния от любых внешних поползновений. А для это необходимо было создать надежный и дееспособный антигерманский блок, не допустить нового передела мира, к чему стремилась Германия, быстрыми темпами наращивавшая свою экономическую и военную мощь. Германия готова была, пусть и с серьезными оговорками, согласиться с существованием русско-французского союза, хотя Вильгельм II при любом удобном случае резко критиковал российскую дипломатию за ее верность союзу России с Францией, заявляя, что она служит "чужим интересам по крайней мере столько же, если не больше, чем интересам своей собственной страны" ³⁵ . Но Германия не могла примириться с тем, чтобы между Россией и Англией существовали дружественные, а тем более союзнические отношения. Германию раздражало соглашение, заключенное в 1907 г. между Россией и Англией, по которому Персия делилась на три сферы влияния: северную, которая закреплялась за Россией, южную, остававшуюся зоной английских интересов, и нейтральную зону. По этому же соглашению Россия признавала Афганистан вне сферы своего влияния и обязывалась сноситься с афганским правительством через посредство Великобритании. В этом Германия усматривала недружественный по отношению к себе акт, создающий серьезное препятствие для ее выхода на персидский рынок. По существу, во всех областях внешнеполитических интересов (балкано- ближневосточный регион, Северный Китай, Маньчжурия, Внешняя Монголия и др.) Россия сталкивалась с интересами Германии.

Разумеется, регионально-территориальные сферы интересов России не шли ни в какое сравнение с колониальными владениями Англии и Франции, которые возбуждали непомерные аппетиты у германских политиков, грезивших о насильственной перекройке карты мира, пытаясь найти и свое "место под солнцем". Тем не менее, и на "российском поле" сталкивались интересы России и Германии, хотя и не так остро и масштабно, что, собственно, объективно не препятствовало налаживанию нормальных отношений между ними. Этому, как казалось, должны были способствовать родственные связи. Как известно, император Германии Вильгельм II приходился Николаю II родным дядей. К тому же, они определенно испытывали на себе всю тяжесть исторической ответственности за сохранение в Европе политических режимов, основанных на всевластии монархов.

Однако история распорядилась по-своему: несмотря на родственную близость двух династий - Гогенцоллернов и Романовых, а также и сходство государственного устройства обеих стран события разворачивались по своей логике. Россия оказалась на стороне тех сил, которые остро ощущали на себе реальную опасность лишиться своей государственности, исходившую от германских претендентов на мировое господство.

Россия и Германия по-разному оценивали ситуацию в Европе и мире и по-разному воспринимали возможное развитие событий. При этом, исходя из сложившейся к тому времени расстановки сил на европейской политической и дипломатической сцене и руководствуясь своими целями и возможностями, они придерживались принципиально различных курсов. Кайзеровская Германия прилагала огромные усилия, чтобы развалить Тройственное согласие, пытаясь прежде всего отколоть от него Англию,

стр. 117

или, по крайней мере, вынудить ее занять нейтральную позицию, что, несомненно, также должно было ослабить сотрудничество Франции, Англии и России в рамках Антанты.

В свою очередь, Россия после того, как сам ход европейских событий убедил ее, в сущности, в двуличной по отношению к ней политике кайзеровской Германии, вынуждена была в интересах собственной безопасности изменить свою внешнеполитическую стратегию и тактику, приспособив их к условиям стремительно менявшейся обстановки в Европе и мире. Курс был взят на существенное ослабление Тройственного союза, на вывод за его рамки Италии и изоляцию Австро-Венгрии с тем, чтобы попытаться исключить последнюю из политической игры, что должно было привести к существенному ослаблению Тройственного союза в целом и Германии в частности. Следование этому курсу было обусловлено глубоким разочарованием и даже крушением самой веры в возможность сохранения добрососедских отношений как с Австро-Венгрией, так и с ее могущественным союзником - Германией. Чтобы придти к такому заключению, России необходимо было пройти через целую цепь драматических событий, связанных с боснийским и марокканским кризисами, итальянской военной экспедицией в Триполитанию и другими факторами, приведшими в конце концов к войнам на Балканах.

Балканская проблема воспринималась государственными и общественными структурами России по понятным причинам особенно остро и болезненно. От российской дипломатии требовали принятия неотложных и жестких мер, которые способны были бы остудить захватнический пыл австрийцев, отстоять национальную независимость Сербии и других балканских государств. Внешне выглядело так, будто австро-венгерская политика на Балканах оказалась под огнем критики с обеих сторон: и Германии и России, хотя, естественно, уровень, характер и политическая подоплека этой критики значительно различались.

Еще со времен Крымской войны Россия не питала особых симпатий и иллюзий относительно Австрии. После вступления последней на путь балканских захватов отношения между Россией и Австро- Венгрией приняли откровенно недружественный характер. Это произошло, по словам Сазонова, после того, как стало очевидным, что "балканская политика Австро-Венгрии встречает сочувствие и получает из Берлина явное поощрение. Благодаря тому, что германское покровительство австрийских замыслов стало в 1908 году несомненным фактом, опасность столкновений с Австриею для нас удесятерилась" ³⁶ .

Один из руководителей внешнеполитического ведомства Германии граф Бернгард фон Бюлов, по отечески журя Австрию за ее "задиристую" политику на Балканах, готов был согласиться с тем, что политика Габсбургской монархии в отношении Сербии была серьезной ошибкой, приведшей фактически к банкротству дипломатии Тройственного союза. Взяв на вооружение лозунг "разделяй и властвуй", Австро-Венгрия намеревалась разобщить Сербию и Румынию, Болгарию и Грецию. Однако подобная политика дала обратные результаты. Идея союза балканских стран, казавшаяся еще недавно невозможной, стала реальностью, а австро- германские отношения, по мысли Бюлова, превратились в тяжелые оковы, значительно осложнившие германо-российские отношения и создавшие реальную угрозу вовлечения Германии в войну с Россией и в мировую войну ³⁷ .

Подобное развитие событий объяснялось вовсе не неправильной, как считал Бюлов, оценкой Веной соотношения сил на Балканах, выразившейся, в частности, в ошибочном предположении, что Турция в грядущих балканских войнах легко одержит победу. Такое предположение, по словам Бюлова, разделяли не только в Вене, но и в Берлине. При этом он прозрачно намекал на то, что если бы за шесть лет до начала войны его не отправили в отставку, то ему (он в этом нисколько не сомневался) удалось бы сделать внешнеполитический курс Германии более выверенным, что позволило бы, с одной стороны, закрепить нейтралитет Англии, а, с другой, - поддержать добрые отношения с Россией, не доводя дело ло войны. Однако для этого

стр. 118

потребовалось бы преодолеть инерцию и неуёмное тщеславие германского кайзера Вильгельма, который, по словам того же Бюлова, менее всего "руководствовался государственными соображениями или требованиями политической мудрости и разума" и который "мало был пригоден для ведения и контролирования нашей политики, как и для военного командования во время какой-нибудь войны. Что он считал себя высоко компетентным в обеих этих областях, свидетельствует, к сожалению, лишь о неправильности его суждения" ³⁸ .

Вместе с тем, пришлось бы оказать сильное влияние на Россию с тем, чтобы заставить ее вернуться к тем временам, когда российско-германские отношения были относительно устойчивы, не испытывали серьезных трудностей и когда, казалось, ничто не могло нарушить их миролюбивого течения. Единственное, пожалуй, что заботило тогда Германию, это любыми средствами добиваться сохранения дурных отношений между Россией и Англией. Именно таким временем для Германии было, очевидно, время заключения Бьёркского договора, ставившего Россию в двусмысленное положение не только по отношению к своему давнему и верному союзнику - Франции, которой, вопреки ее воле и желанию, предписывалось присоединиться к этому договору, но и по отношению к Англии, становившейся для России таким же противником, каким она являлась для Германии.

Между тем в Европе, как и во всем мире, происходили глубокие перемены и одновременно с этим менялись отношения между странами. Вчерашние друзья становились противниками, а бывшие враги превращались в союзников. События на Балканах явились, пожалуй, первым и самым серьезным испытанием для новой, только начавшей формироваться системы международных отношений в Европе. Они показали всю эфемерность и хрупкость европейского мира, покоившегося на противостоянии двух военно- политических блоков и на принципе "баланса сил". Они свидетельствовали также, что вопреки радужным прогнозам и предсказаниям сладкоречивых политиков и дипломатов обстановка в Европе постепенно и неуклонно дрейфовала к опасной черте и что если общими усилиями европейских государств не извлечь заложенную под зданием европейского мира мину замедленного действия, взрыв будет неминуем. Похоже, никто не спешил извлекать детонатор, хотя многие уже тогда ясно видели и ощущали надвигающуюся опасность, прекрасно понимали, от кого именно она исходит и кто более всего повинен в общеевропейской напряженности.

Балканские события раскрыли глаза многим европейским политикам на действительное положение дел на континенте. Наметилось определенное протрезвление и у российских политиков, которые под влиянием событий на Балканах и как следствия этого усиления напряженности в российско-германских отношениях, стали более трезво оценивать роль и место Германии, стоявшей за указанными событиями и активно поддерживавшей балканский экспансионизм своего партнера - Габсбургской монархии.

Практически все, что так или иначе было связано с событиями на Балканах и вокруг них, можно рассматривать как серьезное поражение российской дипломатии и унижение России. Это не могло не вызвать в самой России чувств их обостренного восприятия. И, как всегда в подобных случаях, искали "козла отпущения", на которого можно было бы переложить всю ответственность за просчеты и ошибки и вылить на него полную чашу не всегда заслуженных обид и унижений. Такой фигурой на сей раз стал Извольский, которого обвинили во всех грехах. Особенно усердствовал в этом отношении лидер кадетов Милюков, резко критиковавший так называемый план Извольского, который пытался "соединить балканские народности в одну "федерацию" при участии Турции и тем парализовать преобладание Австрии" ³⁹ . Кстати сказать, план Извольского вполне вписывался в "новый курс" Сазонова, предусматривавший развитие добрососедских отношений с Турцией и ее поддержку в международных делах. Но дело, разумеется, было не в Извольском, или не только в нем. Слушая критиков российской политики на Балканах, упреки в адрес того же

стр. 119

Извольского, кое-кто мог подумать, будто у России и ее дипломатии имелся богатый арсенал всех необходимых средств, методов и возможностей и оставалось лишь сделать правильный выбор, чтобы добиться немедленного успеха в этом регионе. К сожалению, все это были лишь слова - крайне категоричные и не всегда обоснованные, хотя и не лишенные определенного смысла. Нисколько не оправдывая позицию Извольского, которая была далека от идеальной (он сам это понимал и добровольно покинул свой министерский пост), нельзя тем не менее не признать, что иной политики российская дипломатия в тот период предложить не могла. Все другое, хотелось того кому-либо или нет, вело к войне ⁴⁰ .

Этим прежде всего следует объяснить тот печальный факт, что австрийское и германское правительства фактически игнорировали мнение России, будучи убежденными в том, что она не в состоянии предпринять что-либо серьезное в ответ на австрийскую агрессию. При этом Германия, поддерживавшая агрессивную политику Австро-Венгрии на Балканах, пыталась внушить российскому правительству мысль, что единственным выходом из униженного положения, в котором она оказалась, является разрыв с ее западными союзниками и вхождение в союз Центральных держав.

Этого Россия позволить себе уже не могла. И не только в силу того, что надо было идти против собственного народа, с гневом осуждавшего как действия австрийских оккупантов, так и двуличную политику Германии. Ситуация в России складывалась острая и одновременно противоречивая. С одной стороны, в адрес российских властей на всех уровнях раздавалась критика за отсутствие у российской дипломатии необходимой твердости и последовательности в осуществлении внешнеполитического курса и отстаивании интересов России и родственных ей балканских народов, но, с другой стороны, те же деятели заявляли, что ни в каком случае не желают, чтобы Россия начала воевать с Австро- Венгрией, прекрасно понимая, что к такой войне она попросту не готова.

При всей внешней жесткости, которую порой демонстрировали российская власть и общественное мнение, российская дипломатия, как признавал Сазонов, стремилась к тому, чтобы "устранить всякий повод к размолвкам и недоразумениям с Германиею и добиться установления с ней добрососедских отношений, не останавливаясь перед принесением с этой целью довольно чувствительных для себя жертв". Еще одна извечная слабость России, неизменно повторявшаяся во все времена, - это ее неподготовленность в военном отношении по сравнению со своими соседями. Сазонов приводит мнение Столыпина, который в частных и официальных беседах с ним постоянно поднимал вопрос "о необходимости избегать во что бы то ни стало всяких поводов к европейским осложнениям еще долгие годы, по крайней мере до того времени, пока Россия не достигнет должной степени развития своих оборонительных средств" ⁴¹ .

Не мог не считаться с сильно возбужденным российским обществом и Николай II. По ходу драматических событий на Балканах тон его писем и телеграмм Вильгельму II становился все более твердым, а порой и жестким. Если вначале кайзер делал вид, что его страна никак не причастна и более того, даже не знала о агрессивных замыслах своего партнера, а российский монарх делал вид, что верит доводам своего лукавого дяди, то по мере развития событий, когда их природу и последствия уже невозможно было скрыть, переписка между императорами утрачивала черты напускной сдержанности и обретала все более резкий характер. Уже и Вильгельм не мог употреблять таких иносказательных слов и выражений, как, например, "балканские неурядицы", "проклятая балканская каша", ссылаясь при этом на извечные происки "кошмарного Востока" и т.д. Что касается Николая II, то если в первые месяцы событий он во всем обвинял Австро-Венгрию и верил в то, что для Германии они явились "такой же неожиданностью, как и для России", то затем свои возмущение и негодование он стал переносить и на Германию.

стр. 120

Вначале царь готов был поверить в германскую версию о том, будто основным виновником разгоревшегося на Балканах пожара был министр иностранных дел Австро-Венгрии барон А. Эренталь, действовавший якобы вполне самостоятельно, не всегда ставя в известность даже собственное правительство, не говоря уже о германском. Николай II в письме Вильгельму от 12 января 1909 г. отмечал: "Я никогда ни на минуту не сомневаюсь в том, что Эренталь действовал по своему собственному почину" ⁴² . К сожалению, подобную точку зрения поддержали и отдельные исследователи, которые "независимые" действия Эренталя на Балканах пытались объяснять его антигерманской позицией и стремлением продемонстрировать Берлину, что Австро-Венгрия не удовлетворена своим положением сателлита Германии. В качестве доказательства выдвигается обычно утверждение, что австрийская аннексия Боснии и Герцеговины задевала Турцию и это-де явно противоречило германским интересам на Ближнем Востоке ⁴³ .

Николай II, резко осуждая авантюристическую политику Эренталя, которая, по его мнению, разрушала "согласие между Россией и Австрией", выражал озабоченность тем, что она может привести к окончательному отчуждению между ними, что "безусловно повлияет также на наши отношения с Германией". Вильгельм II не мог скрыть своего раздражения по поводу той критики, которой он подвергался на страницах российской и европейской печати в связи с австрийской аннексией. "Некоторые газеты, - писал он, - видят во мне автора аннексии". Сам же монарх во всем усматривал козни прессы, которая, по его словам, создавала общественное мнение не в пользу Германии. "Мы, монархи, - с обидой на прессу заявлял Вильгельм, - ответственны перед Богом за благополучие народов, врученных нашим заботам, и обязаны поэтому внимательно изучать происхождение и развитие "общественного мнения", прежде чем допустить, чтобы оно влияло на наши действия. Если мы убеждаемся в том, что оно берет начало из мутного и грязного источника вышеупомянутой подлой прессы, то долг повелевает нам энергично исправить его и бороться с ним. Лично я вполне равнодушен к газетным сплетням, но не могу подавить некоторого чувства тревоги при мысли, что, не встретив немедленного возражения, эти грязные и злостные выдумки о моей политике и моем государстве, постоянно повторяясь и оставаясь неопровергнутыми, беспрепятственно распространяемые, вызовут некоторое чувство горечи между нашими двумя народами".

Вильгельм II всячески пытался настроить своего российского родственника на спокойную волну, внушить ему мысль, что стоит только России отказаться от своих "неестественных" союзников и перейти в стан ее "искренних друзей", каковыми являются германская и австро-венгерская империи, то тут же наступят мир и благодать. В одном из писем он приводит слова безымянного английского политика, друга английского короля Эдуарда VII, родственника российского и германского императоров, который в своей статье, опубликованной в германской печати, утверждал, что наибольшую тревогу за будущее Англии внушала их английскому родственнику "возможность более тесной дружбы между тремя империями (Германией, Россией и Австрией), казавшаяся ему опасной для Англии, и которой он поэтому старался воспрепятствовать всеми доступными ему средствами. Вот объяснение постоянно употребляемого в английской печати выражения "равновесие сил в Европе", то есть: держать трех императоров разъединенными, иначе мы пропали, потому что вокруг них сгруппировалась бы вся Европа, а это противно английским интересам".

Выражая тревогу в связи с дальнейшим, возможно, еще более опасным, развитием событий на Балканах и испытывая на себе все усиливавшееся давление со стороны российской общественности, Николай II в телеграмме от 15 июля 1914г. не скрывал своих чувств в связи с "позорной войной", которую развязала Австро-Венгрия на Балканах и которая может привести к европейской войне. Он писал: "Возмущение в России, вполне разделяемое мною, безмерно. Предвижу, что очень скоро, уступая производящемуся на меня давлению, я буду вынужден принять крайние меры, которые поведут к войне".

стр. 121

В ответ на эту телеграмму Вильгельм II, не соглашаясь с оценкой вооруженного нападения Австро-Венгрии на Сербию как "позорной войны", вновь взял своего партнера под защиту, заявив, что "Австрия не стремится к каким-либо территориальным завоеваниям за счет Сербии", и сделал явно оскорбительное для России предложение "остаться только зрителем австро-сербского конфликта и не вовлекать Европу в самую ужасную войну, какую ей когда-либо приходилось видеть". В телеграмме Вильгельму II от 17 июля 1914г. Николай II квалифицировал карательные действия Австро-Венгрии в Сербии как агрессивные, которые не могут предприниматься по отношению к такому независимому государству, каковым является Сербия. "Поэтому, - писал он, - война эта возбудила такое глубокое негодование в моей стране: будет очень трудной задачей успокоить здесь воинственное настроение".

Наконец, оба императора перестали уже скрывать свои подлинные чувства и настроения; их взаимные обвинения явственно говорили о приближении общеевропейской катастрофы. Вильгельм II телеграфировал Николаю II: "Твои войска были мобилизованы против Австро-Венгрии, моей союзницы, благодаря чему, как я уже тебе указал, мое посредничество стало почти призрачным". Ссылаясь на "достоверные известия" о серьезных приготовлениях на восточной границе Германии, он заявил о том, что вынужден "принять предварительные меры защиты" и по существу возложил на Россию ответственность "за бедствие, угрожающее всему цивилизованному миру". В ответной телеграмме Николай II, высказав свое понимание позиции Германии, которая также начала мобилизацию своих войск, выразил надежду на то, что эти военные приготовления не означают еще войны и что удастся сохранить всеобщий мир и предотвратить кровопролитие ⁴⁴ .

Однако, по крайней мере, один положительный момент, связанный с прямыми последствиями балканского кризиса, заслуживает особого упоминания. Речь идет об отходе Италии от Тройственного союза и ее сближении с Антантой. Российская дипломатия прилагала огромные усилия, добиваясь заключения российско- итальянского соглашения, которое отражало бы новую расстановку сил на Балканах после австро-венгерской агрессии, в должной мере учитывало интересы России в данном регионе, а также содействовало укреплению и развитию двусторонних отношений. Позиция России по данному вопросу, судя по содержанию политического письма, подготовленного МИД и одобренного государем, а также интенсивной переписки, которую МИД вел с российским посольством в Риме летом и осенью 1909 г., определялась рядом принципиально важных положений. Речь шла, во-первых, о сохранении политического статус-кво в Турции с помощью дипломатических средств обеих стран, а во-вторых, - о содействии независимому национальному развитию всех балканских государств.

Особое значение российская дипломатия придавала осуществлению вековой мечты России, связанной с черноморскими проливами. При этом, по мнению руководства российской дипломатии, такое соглашение должно было приблизить Италию к России и ослабить ее связи с Германией и Австро-Венгрией. Как отмечалось в циркулярной депеше Нератова, направленной 10 июля 1909 г. российскому послу в Риме князю Долгорукому, включение в соглашение "балканских вопросов представляется особенно важным ввиду того, что согласование нашей политики с итальянскою придаст новую силу оберегаемым нами принципам и затруднит дальнейшую для Австро-Венгрии возможность придерживаться на Балканах политики захватов" ⁴⁵ .

Эти и другие идеи нашли свое отражение в секретном соглашении между Россией и Италией, подписанном в октябре 1909 г. в Раккониджи (под Турином) министрами иностранных дел Извольским и Т. Титтони во время визита Николая II в Италию. Россия и Италия обязались совместными дипломатическими усилиями выступать против попыток иностранных держав установить свое господство на Балканах. Важным положением соглашения явилось обязательство Италии благожелательно относиться

стр. 122

к интересам России в вопросе о черноморских проливах, а Россия, в свою очередь, приняла на себя обязательство доброжелательно относиться к интересам Италии в Триполитании и Киренаике ⁴⁶ .

Итак, следуя своей основной и главной идее, заключавшейся в создании благоприятных внешних условий, которые обеспечивали бы успешное продвижение либеральных реформ в России и ее политическое обновление, российская дипломатия в рассматриваемый период претерпевала серьезную эволюцию. Под воздействием внутренних и международных факторов и событий менялись ее приоритеты, к руководству внешней политикой приходили новые люди, с именами которых непосредственно связаны ее успехи, трудности и провалы. Неизменными оставались лишь ее цели и задачи.

В истории внешней политики России конца XIX - начала XX в. можно выделить три этапа, или периода, отличающиеся друг от друга не столько существенными изменениями в приоритетах и принципиальной ориентации, сколько определенными сдвигами и отдельными пристрастиями, которые, не меняя общей направленности стратегической линии российской внешней политики, привносили в ее осуществление некоторые моменты, в том числе личностного характера, не всегда приводившие к положительным результатам, а иногда стоившие стране больших издержек.

В первые годы царствования Николая II, когда главными фигурами, определявшими внешнеполитический курс страны, являлись Витте и Ламздорф, российская дипломатия, традиционно ориентированная на решение в основном европейских дел, претерпела серьезный крен в сторону "восточной ориентации", в особенности Дальнего Востока, где, как казалось ее творцам, Россия могла добиться более быстрых и более ощутимых результатов и выгод для себя как в политической, так и в экономической сферах.

С приходом к руководству внешней политикой Извольского в ней наметились заметные перемены как в европейском, так и в азиатском направлениях. Перед Извольским, по его собственным словам, стояла труднейшая проблема, которая требовала быстрого и бесповоротного решения. В чем заключалась эта задача, которую он собирался решать вместе со своими соратниками: российскими послами в Париже А. И. Нелидовым, в Англии - Бенкендорфом и в Италии - Н. В. Муравьевым? Сам состав участников не оставлял сомнений в том, какой хотел видеть внешнюю политику Извольский.

Речь шла о выборе правильного направления внешней политики России, учитывающего прошлый опыт, в том числе и негативный. Как впоследствии вспоминал сам Извольский, иностранная политика России должна была продолжать оставаться на неизменной базе ее союза с Францией, но этот союз должен был быть укреплен и расширен за счет сближения с Англией и Японией. Именно такую программу он предложил императору, прежде чем принять новый для себя и очень важный пост министра иностранных дел России. Что касается предшественников, то, по мнению Извольского, они недооценивали значение Англии и явно переоценивали возможность установления тесных союзнических отношений с Германией.