Я уже упоминал, что институт этот мало кого удовлетворял, и не только из числа судебных деятелей, но и из администраторов, видевших в административной работе земских начальников умаление престижа административной власти. В числе других не был сторонником этого института и пользовавшийся широкой популярностью в те годы нижегородский губернатор генерал-лейтенант Николай Михайлович Баранов - личность очень интересная, на которой стоит несколько остановиться. Н. М. Баранов был человек чрезвычайно талантливый, беззаветно храбрый, но в то же время взбалмошный и типичный авантюрист. Слава его пошла после боя в Черном море в турецкую кампанию 1877 г. маленького судна "Весты" под его командой с большим турецким военным судном. Баранов приволок это судно в Севастополь. Его блестящая реляция о бое маленькой "Весты" с турецким гигантом произвела громадное впечатление, и имя молодого героя "Весты" стало очень популярным. Правда, злые языки рассказывали, что в действительности никакого боя не было. Встретив в море турецкий корабль, "Веста" стала быстро уходить от него. Убегая, "Веста" отстреливалась, и один ее выстрел удачно попал через трубу в главную топку и повредил машину, вследствие чего судно лишилось возможности двигаться. Баранов использовал этот момент, и после того, как турки в панике расстреляли без толку все свои снаряды, он подошел к турецкому кораблю и предложил ему сдаться, угрожая в противном случае потопить его. Турецкое судно находилось вдали от своих берегов, двигаться не могло, и ему ничего не осталось делать, как сдаться. И Баранов приволок его на буксире в Севастополь. Как дело обстояло в действительности: было ли это исключительно делом счастья и случая, как утверждали противники Баранова, или он боем вынудил турок сдаться, я судить не берусь, но несомненно одно, что в том и в другом случае отрицать его заслуги нельзя, ибо большой турецкий военный корабль оказался плененным маленьким русским торговым судном, вооруженным пушками небольшого калибра. По поводу захвата турецкого судна и дележа морского приза у Баранова произошло столкновение с морским министром, в результате чего Баранов был предан суду, но судом оправдан.

Я уже упоминал выше, что ген. Баранов был человек авантюристической складки. Эта черта проходила по всей его жизни. В начале царствования императора Александра III, лично благоволившего Баранову после истории с "Вестой", Баранов был назначен петербургским градоначальником. Но в этой должности он натворил столько чудачеств, что, несмотря на все расположе-

стр. 86

ние к нему государя, его пришлось уволить. И вот, после его отставки в русских и иностранных газетах появились объявления о том, что известный моряк, герой "Весты", находится в крайне стесненном материальном положении и вынужден искать места капитана в частном пароходстве. Объявление это произвело неприятное впечатление на всех, даже врагов Баранова, и в результате он был назначен губернатором в Архангельск. Но вскоре оттуда стал допекать министерство своими донесениями и грандиозными проектами. Край - действительно непочатый угол для проектов, а неспокойному Баранову, хорошо знавшему наших администраторов, было ясно, что проекты его, конечно, останутся проектами, но чтобы избавиться от дальнейших их поступлений, его переведут в более спокойный город внутри России, чего, собственно, он и добивался. Так и вышло. Вскоре Баранов был переведен губернатором в Нижний Новгород.

Будучи назначен товарищем прокурора в Нижний (в 1892 г.), я застал там генерала Баранова губернатором. Согласно требованию закона, как вновь назначенный на службу в губернию, я явился губернатору. Баранов принял меня первым, хотя в приемной ждали пришедшие по делам лица старше меня и по чину и по должности. Когда я представился губернатору, он ласково поздоровался со мною и заявил, что судебное ведомство - это единственное ведомство, которое он уважает и любит. "Берегите свой мундир, он красив, потому что он служит правде. Рад познакомиться с вами, хотя ваш прокурор и недолюбливал меня, но я уважаю его, ибо он ссорится со мною на почве закона. Заходите ко мне запросто, я и мои будем рады". Эти простые слова, ласковый сердечный тон очаровали меня. Я, конечно, передал прокурору Н. К. Безе наш разговор, прокурор улыбнулся и заметил: "Умный, шельма, предупредил меня. Впрочем, сами увидите, кто из нас прав". Потом я многое увидал, и должен сознаться, что не всегда считал Баранова неправым.

Я приехал в Нижний зимою 1892 года. Летом опять вспыхнула холера, свирепствовавшая в 1891 году. И здесь Баранов проявил себя и смелым администратором и хитрым человеком. Холера свирепствовала в особенности в период ярмарки. Жара, как нарочно, стояла ужасная. Нижегородские купцы поставили на улицах бочки с красным вином, разбавленным водою, но народ отказывался пить эту смесь, считая ее отравленной, пили - в особенности рабочие на ярмарке - прямо из реки и тут же падали. Санитары не успевали подбирать заболевших. Помню случай, днем на набережной упала женщина, но никто не хотел нести ее в больницу. В это время мимо проезжал Баранов. Узнав, в чем дело, он сам схватил носилки, тогда его примеру невольно последовали другие. В тот момент, когда губернатор нагнулся, чтобы взять носилки, больная обдала его извержениями. Хотя немедленно же были приняты меры, тем не менее Баранов заболел холерой, по счастью, в легкой форме.

Между тем эпидемия росла. Среди народа стали ходить разные нелепые слухи о том, что болезнь разводят доктора, отравляя воду; а с другой стороны, говорили, что никакой эпидемии в действительности нет, что все это выдумки начальства, и пр. Были пойманы во время распространения этих слухов два мелких торговца. Баранов призвал их к себе и объявил им, что, желая убедить их на практике, что болезнь существует и что ее не распространяют доктора, а напротив того, они лечат от нее заболевших, он, губернатор, назначает обоих задержанных в холерный барак служителями сроком на три дня каждого. Это постановление губернатора, к великому огорчению задержанных торговцев, было произведено немедленно же к исполнению. Конечно, это было незаконно. Но после выхода из барака этих двух торговцев все нелепые слухи прекратились, а общество восторгалось находчивостью своего губернатора.

Лично со мною тоже произошел маленький эпизод, который имел для меня хорошее последствие. Я должен сознаться, что и меня и моих сослуживцев эпидемия холеры сильно нервировала. Каждую минуту приходилось наталкиваться на покойников; мрачные процессии тянулись почти непрерывно. И вот как-то после обеда иду я по главной улице, Покровке. Вдруг, вижу, навстречу мне в коляске несется Баранов. Заметив меня, он остановил кучера и предложил мне сесть рядом с ним. "Вид у вас неважный, царево око, едем в холерный барак, немного развлечетесь", - сказал он мне, смеясь. Я окончательно скис. Отказаться, показать себя трусом было и стыдно и неловко, и я, положившись на волю Божию, поехал. Когда мы приехали, на нас санитары надели белые халаты, чем-то нас попрыскали и повели смот-

стр. 87

реть больных. Картина была тяжелая. Больные стонали, одних рвало, другие корчились от боли, но все же я должен был признаться, что фантазия моя рисовала картину более ужасной, чем та, которую я увидел. В больнице был порядок и полная чистота. Когда мы уходили, нас заставили вымыть руки, попрыскали опять дезинфекционным средством, и мы облегченными вышли на Божий свет. Сначала я был в нерешительности, чего-то ждал, но через неделю успокоился и уже больше не так боялся холеры, как раньше.

Генерал Баранов сумел и из холеры извлечь выгоды. Дело в том, что за год до холеры он обратился в Министерство внутренних дел с просьбой ассигновать ему 5000 рублей на ремонт дворца, в котором он жил. Ему отказали за неимением средств. Когда вспыхнула холерная эпидемия, Баранов выпустил трогательное объявление о том, что дворец, данный ему Государем для проживанья в нем в мирное время, в годину бедствий, постигших родину, он передает народу для помещения в нем больных. Сам губернатор переселился в сад, разбив для себя там шатер. Публика была в восторге от такого самопожертвования. На самом деле во всем дворце было помещено больных, и то выздоравливающих, не более 10 - 15 человек. Зато осенью, когда эпидемия прекратилась, Баранов потребовал на ремонт дворца 25 000 рублей, и деньги были немедленно отпущены.

В числе мероприятий Баранова, вызвавших столкновение его с прокурорским надзором, было учреждение им на ярмарке особого института под названием "судебно-полицейское примирительное разбирательство". Сущность этого странного судебно-полицейского органа заключалась в следующем. Как известно, ярмарка продолжалась официально всего месяц и 10 дней (от 15 июля до 25 августа). 15 июля торжественно открывалась ярмарка, а 25 августа спускался флаг, но фактически ярмарка продолжалась до 10 сентября. На Нижегородскую ярмарку съезжалось купечество со всей России. Привозились товары, заключались сделки на крупные суммы. Но реализации сделок часто вызывали осложнения. Необходимо было разрешить спор немедленно. Отсрочка и промедление влекли за собою большие убытки. Так например, купит купец товар на ярмарке, заберет его к себе, а денег не платит, хотя срок векселя, обычно краткосрочного, наступил. Кончится ярмарка, уедет он с купленным товаром, и лови потом ветра в поле. В особенности тяжело было с делами, подсудными общим судебным установлениям. Мировые судьи для ярмарки назначались особые, и они кое-как справлялись со своими делами, а в окружном суде положение значительно осложнялось. Суд напрягал все усилия, но за ярмаркой поспевать не мог. Раздавались жалобы, нарекания.

И Баранов решил разрубить гордиев узел просто. Выбрав одного из уездных исправников и придав к нему несколько чиновников, он объявил эту коллегию судебно-полицейским примирительным разбирательством и предложил купцам обращаться туда со своими претензиями для разрешения этих претензий миром при посредстве этого нового, созданного им учреждения. На протест прокурора Безе Баранов реагировал просто, он предложил прокурору командировать для контроля в новый институт одного из товарищей прокурора. Безе, конечно, на это не пошел, и новое учреждение, несмотря на протест прокурора, стало функционировать. Приходит, например, купец Иванов в судебно-полицейское примирительное разбирательство и заявляет: "Забрал у меня торговец Иван Филимонов из Оренбурга товару на 40 тысяч рублей, но денег не платит и товара не возвращает". Исправник не долго думая посылает дежурного городового за Филимоновым. Через полчаса Филимонов уже на месте. Процесс самый сокращенный. Вопрос: "Купил ты товар у Иванова на сорок тысяч рублей?". Ответ: "Так точно". Вопрос: "Почему не платишь денег?". Ответ: "Нет у меня денег, сам не получил от кредиторов, приеду в Оренбург - немедля вышлю". Выслушав такой диалог, председатель, он же исправник, обычно тут же объявлял решение: "Вот что, братец, как хочешь, а кончай до завтра дело миром с Ивановым, иначе ты будешь в 24 часа выслан из Нижнего Новгорода в порядке охраны за недобросовестность, а твоя лавка и товар будут опечатаны и с ними будет поступлено по закону. Теперь идите оба с Богом". Наутро обычно Иванов благодарил новый, скорый суд, вносил "судебные задержки" (издержки) и дело считалось конченным. Составлялся краткий протокол добровольной мировой сделки, которую стороны и подписывали.

Иногда дело несколько осложнялось: ответчик, не ограничиваясь голословным заявлением, что и ему не платят его кредиторы, привлекал их в каче-

стр. 88

стве третьих лиц к этому своеобразному процессу, а иногда эти третьи лица и сами вступали в дело. И тогда угроза высылки принимала коллективный характер и мировые сделки заключались последовательно между несколькими лицами, или группами лиц, и соответственно этому росли и судебные "задержки". Интересно, что в этом своеобразном суде "судебные издержки" платили исключительно лица, выигравшие процесс, то есть, обыкновенно, истцы, ибо судьи рассуждали просто: кто получает деньги, тот и должен платить судьям.

Этот суд существовал, пока Баранов был губернатором в Нижнем Новгороде. Как передавал мне правитель канцелярии губернатора, Н. М. Баранов писал об этом суде и в своем годовом всеподданнейшем докладе, причем в этом докладе указывал и на вполне законный протест прокурора, но объяснял необходимость создания такого учреждения требованиями самой жизни, вынуждающими его иногда сознательно превышать свою власть в интересах дела, так, например, в данном случае - в интересах ярмарочной торговли. Государь, по словам правителя канцелярии губернатора, подчеркнул это место во всеподданнейшем докладе и на полях собственноручно написал: "Что же делать?" Была ли такая Высочайшая резолюция и писал ли что-либо по этому вопросу в своем всеподданнейшем докладе Баранов, я лично утверждать не могу. Судя по его характеру, возможно, что он действительно писал.

После Н. К. Безе прокурором в Нижний Новгород был назначен А. А. Макаров, впоследствии министр внутренних дел и юстиции. Отношения у него с Барановым установились более сердечными, чем они были у Безе. Баранов совсем завладел Макаровым - человеком честным, хорошим юристом, неутомимым работником, но человеком без широкого горизонта и без всякого полета и инициативы. В угоду "своему другу" прокурору Макарову, как обычно звал его Баранов, последний приказал снять вывеску "судебно-полицейское примирительное разбирательство" над помещением, в котором это учреждение находилось. Вывеску сняли, но учреждение осталось и продолжало под шумок функционировать по-прежнему. А. А. Макаров торжествовал, точно вся сила была в вывеске. Были довольны достижением своего прокурора и министр юстиции и прокурор палаты. Один Баранов ехидно улыбался и любезно замечал: "Вот что значат умные люди - не то, что Безе".

Как известно, многие местности Российской империи периодически, в зависимости от настроения общественных кругов, брожения политической мысли и террористических выступлений, объявлялись на одном из положений усиленной охраны ', при действии которой губернаторам и начальникам областей предоставлялись исключительные полномочия. Между прочим, им предоставлялось право издавать обязательные для населения постановления по вопросам, не регулируемым определенным законом, и за нарушение этих постановлений налагать в административном порядке взыскания в пределах, законом указанных. В этом порядке, ввиду исключительного положения ярмарки и в целях предупреждения могущих возникнуть беспорядков, территория ярмарки на все время торжища объявлялась обычно на положении чрезвычайной усиленной охраны. Губернатор облекался правами главноначальствующего ярмаркой и, пользуясь предоставленным ему законом правом, издавал обязательные постановления, нормирующие жизнь и торговлю на ярмарке, поскольку они не были регулированы законом, а иногда и несмотря на существующие по сему предмету узаконения. Этим правом широко пользовался Баранов, иногда удачно и справедливо, а иногда и неудачно и несправедливо. За время моей службы в Нижнем Новгороде много было случаев мудрых решений Баранова, много и сумасбродных. Все зависело от настроения этого, в сущности, все-таки своевольного сатрапа, которого не смущали ни закон, ни выше его стоящая власть.

На ярмарке губернатор Баранов - был всё. Он переезжал на жительство на ярмарку в главный дом и в продолжение полутора месяцев царил там, в полном смысле этого слова. Отдавал приказы, карал и миловал, устраивал празднества и пр.

Особенно интересны были его кары. О том, как он двух торговцев за распространение ложных о холере слухов поместил в холерный барак служителями, я уже писал. Среди многих других случаев припоминаю один, характеризующий и его и, отчасти, нравы тогдашнего купечества. В одном из ярмарочных кабаре пела и танцевала красивая француженка. Прекрасно сложенная, с золотистыми кудрями и светло голубыми глазами, в костюме

стр. 89

вакханки, она приводила в неистовство ярмарочную публику. В один из праздничных дней в большом кабинете одной из лучших ярмарочных гостиниц собрались представители именитого купечества ярмарки. Сначала они по-хорошему поужинали с надлежащим возлиянием, затем позабавились игрой в стуколку. Причем оборот за каких-нибудь полтора часа превысил десятки тысяч рублей. Между тем время перешло за полночь. Кто-то вспомнил про очаровательную француженку. Решено было немедленно пригласить ее, хотя бы пришлось заплатить отступное в кабаре. Командировали маклера, и через час француженка была в кабинете. И пошла писать ярмарка. Пили, пели, плясали, и все без исключения захмелели и от вина и от страсти к молодой хорошенькой женщине, с которой, к слову сказать, и объясняться в сущности толком не могли, так как она, кроме французского, ни на каком языке не говорила, а купцы не знали, кроме русского, никакого другого. Как бы то ни было, около трех часов ночи они, наконец, объяснили ей, что если она согласится принять в кабинете ванну из шампанского, то они дадут ей чек на 25 тысяч рублей. Француженка согласилась. Начались приготовления. За неимением ванны взяли на кухне большую лохань, вымыли ее и приволокли в кабинет, поставили посреди комнаты и стали лить туда шампанское. Когда лохань наполовину наполнилась вином, предложили молодой женщине раздеться и лезть в лохань. И вот золотистые кудри рассыпались по беломраморному упругому телу молодой женщины, и она с ловкостью русалки окунулась в пенящееся вино. Кругом раздалось неистовое ржанье, и обезумевшие купчики стали с жадностью черпать вино из лохани и, захлебываясь, пить его... По окончании купания вытерли француженку салфеткой, облекли ее в ее платье и тут же выдали ей чек на 25 тысяч рублей. Только в 9 часов утра вернулась француженка к себе в номер.

Не успела она принять настоящую ванну, как к ней явился помощник полицейского пристава и пригласил ее к полицмейстеру. Когда она предстала перед начальником полиции, последний заявил ей, что ему известна вся вчерашняя история и что если она не вернет чека, то будет немедленно выслана из Нижнего Новгорода в административном порядке. Оказалось, что один из участников оргии, пожалев деньги, которые приходились на его долю из уплаченных 25 тысяч, пожаловался полицмейстеру и, вероятно, обещал ему известный процент, если он добудет назад чек. Француженка расплакалась и обещала вернуть чек, который, по ее словам, оставался у нее в номере. После этого, радуясь своему легкому успеху, полицмейстер любезно отпустил танцовщицу, поручив ей не позже 12 часов принести чек. По выходе от полицмейстера француженка случайно встретила своего хорошего знакомого, ярмарочного податного инспектора, и рассказала ему свою печальную историю. Возмутившись поведением полицмейстера, податной инспектор предложил француженке проводить ее ко мне. Я только что собирался ехать на ярмарку, так как временно исправлял должность ярмарочного товарища прокурора, как ко мне вошли податной инспектор и француженка. Выслушав ее заявление, я оформил его, после чего предложил подписать ей и податному инспектору, а затем позвонил полицмейстеру и заявил ему, чтобы он не смел трогать француженку, что чек ее у меня и всю переписку, если таковая имеется, предложил немедленно препроводить ко мне. После этого я поехал на ярмарку, зашел к губернатору и подробно рассказал ему эту историю. Баранов был искренне возмущен поведением купцов и в особенности полицмейстера. Последний был у него незадолго передо мной с утренним докладом, но ничего ему об этой истории не говорил. Ясно было, что он хотел скрыть ее от губернатора, вернуть купцам чек и получить за это мзду. Немедленно же при мне был вызван полицмейстер. Баранов так его ругал, что хотя я и был зол на него, но мне даже стало жаль его. После разноса, полицмейстеру было приказано точно выяснить, кто участвовал в оргии, и всю переписку представить непосредственно губернатору. Резолюция по делу была такова: за безобразное поведение в отдельном кабинете гостиницы участвовавшие в оргии купцы были оштрафованы по три тысячи рублей каждый, француженка была за то же оштрафована на одну тысячу рублей. Чек был возвращен ей. Полицмейстеру был объявлен строгий выговор с предупреждением, что в случае повторения чего-либо подобного он будет уволен со службы.

Периодами на Баранова находила хандра, и тогда он становился неузнаваем. Подражал ли он "великолепному" князю Таврическому Потемкину,

стр. 90

или это были действительно налеты особого психического состояния - сказать точно не могу, но думаю, что он не притворялся. В эти периоды с ним невозможно ни о чем было говорить. Он уклонялся от встреч, избегал общества и если выходил из дворца, то облекался в самую старую шинель, надевал мятую старую фуражку и вообще имел самый непривлекательный вид: на поклоны не отвечал и все знающие его понимали, что губернатор "захандрил". Впрочем, хандра продолжалась недолго, и часто на другой же день его можно было встретить блестящего, с приветливой улыбкой, едущего в экипаже по городу. Несмотря на то, что Баранов не был уже молод и далеко не отличался красотой, он пользовался громадным успехом у дам.

Любил Баранов и чудачества. Так, например, звонит он как-то со своей ярмарочной квартиры во втором часу ночи управляющему казенной палатой А. М. Лебедеву и просит его приехать к нему. Лебедев, собиравшийся уже ложиться спать, одевается и спешит к губернатору, уверенный в том, что, вероятно, что-либо случилось, что требует его присутствия. Приезжает, входит к губернатору, тот его встречает очень любезно, усаживает в кресло, предлагает вина и затем совершенно серьезно спрашивает: "Будьте добры, скажите, правда ли, что вы, желая прочесть Коран в подлиннике, изучали арабский язык? Я только сегодня услышал об этом и потому решил побеспокоить вас". Действительно, несмотря на свой преклонный возраст, Лебедев изучал арабский язык. Такой повод для вызова его ночью настолько смутил Лебедева, что, растерявшись, он стал подробно рассказывать губернатору, как изучал арабский язык, а Баранов, делая вид, что страшно интересуется вопросом, продержал его до трех часов ночи и только после этого, поблагодарив за интересное сообщение, отпустил его домой.

Иногда он проделывал такие штуки с целой группой лиц. За время ярмарки он обычно несколько раз устраивал рауты. Приглашения на этот раут получали почти все сколько-нибудь известные лица в городе. Баранов встречал всех лично, с обычной любезностью. Во время раута играл оркестр, гостям предлагался прекрасный ужин. Иногда для развлечения гостей приглашались наиболее известные солисты и солистки ярмарочных театров. И гости расходились по домам вполне довольные проведенным вечером и гостеприимством хозяина.

Но бывали случаи, что соберется публика в залах, бродит из угла в угол, а хозяина нет. Прислуга о чем-то озабоченно шепчется. Побродят гости, походят, да и разойдутся - кто домой, а кто в ресторан. Однако все эти чудачества Баранову прощались, а многим они даже нравились.

То, что иногда делал и говорил Баранов, другие делать и говорить не решились бы. Я помню такой случай. По поводу предстоящей выставки в Нижний Новгород приехал министр финансов Витте. Баранов устроил в честь его официальный раут. Должностные лица были в мундирах. У меня мундир был новенький, сшитый в Петербурге. Стоял я в стороне в группе судейских. Возле нас находился генерал-майор Познанский, начальник Нижегородского губернского жандармского управления. Неожиданно к нам подошел Баранов в сопровождении Н. А. Бугрова, известного нижегородского миллионера, старовера, крупного мукомола. Бугров был в довольно стареньком мундире коммерц-советника. Баранов посмотрел на нас и говорит Бугрову: "Вот, погляди, какой мундирчик у товарища прокурора, и тебе бы не грех было сшить новый". Бугров покраснел, намек на его старый мундир ему не понравился^ и он, обратившись ко мне, ехидно спросил: "А ну-ка, Константин Дмитриевич, скажите, сколько таперече вы при вашем мундире получаете?" Я понял его намек на наши маленькие оклады, сравнительно с их торговыми заработками, а потому совершенно спокойно ответил: "Сколько я получаю, Николай Александрович, это неважно, а важно то, что мне за мой мундир еще платят, а за ваш мундир вы сами платите". Ответ мой окончательно сконфузил Н. А. Бугрова, зато привел в восторг Баранова и всю нашу группу. Генерал Познанский стал хихикать. Увидавши его, Баранов сразу переменил разговор и, обращаясь к стоящим тут лицам, заметил: "Вы, господа, осторожнее, здесь генерал Познанский, чуть что он на вас напишет такое, что и не отделаетесь, не правда ли, генерал? Да, ну, знаю, ведь и на меня пишете. Пишете, миленький, пишете, каждый по своему зарабатывает хлеб". И он отошел от нашей группы, которая значительно было разрослась с подходом к нам Баранова. Генерал Познанский стал красный как рак, что-то бормотал - вроде того, что "шутник его превосходительство, право шутник"

стр. 91

- и как-то бочком направился к выходу. Генерал Познанский действительно любил писать секретные донесения в Департамент полиции и часто сообщал о разных чудачествах губернатора Баранова.

Н. М. Баранов был удивительным рассказчиком. Когда он был в ударе, самый простой рассказ в его изложении становился необыкновенно интересным и сосредоточивал на себе всеобщее внимание. Кроме того, он был человек редкого остроумия и находчивости. Чтобы покончить с ним, мне хотелось бы рассказать еще три забавных эпизода из его жизни. Выходит он как-то из дворца и по дороге обнаруживает, что забыл дома портсигар. Подзывает встречного городового и говорит ему: "Сходи, голубчик, ко мне и скажи там, чтобы дали мой портсигар, и постарайся догнать меня, я поеду медленно вверх по Покровке". Заметив недоумение на лице городового, Баранов спрашивает его: "Да ты знаешь, кто я такой?". - "Так точно - генерал". - "Ну, а дальше - какой генерал?". - "Не могу знать, ваше превосходительство". Баранов оставил городового и пошел дальше. Затем на очередном докладе полицмейстера, кн. В., Баранов рассказал ему об этом случае и указал ему на то, что не грех бы чинам полиции знать своего губернатора. Нижегородский полицмейстер, кн. В., сменивший старого опытного полицейского чиновника, был интересный тип. Несмотря на свое княжеское достоинство и крупное состояние, он до безумия был увлечен полицейской службой, хотя не проявлял в ней решительно никаких способностей. В частности, городовых он выбирал исключительно из бывших нижних чинов, и главное внимание обращал на их рост, вследствие чего в короткий срок заполнил кадры городовых людьми рослыми и не имеющими никакого понятия о службе, мало знавшими не только город, но даже свои участки.

Прошло несколько дней после описанного случая. Идет опять губернатор по городу и только что поравнялся с постовым городовым, как последний, вытянувшись во фронт, заорал на всю улицу: "Здравия желаю, ваше превосходительство!". Губернатор поморщился, но козырнул городовому и пошел дальше. Не успел он приблизиться к следующему постовому городовому, как повторилась та же история. Удивленный этим, Баранов подошел к городовому с вопросом, почему он приветствует его. "Так что, ваше превосходительство, наш губернатор, генерал-лейтенант Н. М. Баранов", - отчеканил городовой. "Откуда ты это знаешь?" - заинтересовался губернатор, предвидя какую-нибудь очередную глупость своего титулованного полицмейстера. "Харя ваша нам всем роздана, ваше превосходительство", - был ответ. Баранов поспешил оставить столь откровенного собеседника. Впоследствии он сам рассказывал об этой истории со свойственным ему юмором.

Другой комический эпизод благодаря Баранову произошел с его приятелем, старым морским офицером, приехавшим погостить к Баранову. Дворец, в котором жил губернатор, помещался в Кремле, окруженном стеною. Одна из стен шла вдоль Кремля до крутого откоса на берегу Волги. Место это было довольно уединенное и малолюдное. Вдоль стены тянулась широкая аллея, по вечерам совсем не освещаемая. Возвращаясь как-то вечером домой мимо этой стены, гость губернатора был удивлен, что, несмотря на малолюдность и удаленность местности, к тому же совсем не освещенной, там не было заметно присутствие полиции, о чем он счел нужным сообщить своему старому приятелю. Однако Баранов встретил это заявление с насмешкой и заявил старому моряку, что сразу видно, что он не в курсе вопроса: кому нужно, чтобы перед его носом торчали городовые. "А ты вот пойди туда ночью и попробуй свистнуть - моментально из земли вырастет моя полиция". Смолчал моряк. Он знал море, умел бороться с бурей еще во времена парусного флота, но с организацией полиции действительно знаком не был. И вот, через несколько дней, проходя мимо той же стены, он вспомнил слова губернатора и свистнул. Не успел заглохнуть в пространстве звук свистка, как откуда ни возьмись на него набросилось человек пять каких-то лиц, с быстротой молнии стащили с него пальто, вытащили из бокового кармана пиджака бумажник, а из жилетки часы с цепочкой и, дав ему два добрых подзатыльника, исчезли во тьме.

Огорошенный такой неожиданностью, старый морской волк, человек от природы далеко не трусливый, не успел даже вытащить револьвер, который всегда носил с собой. "Ну и полиция..." - мог только пробормотать он и побрел в одном пиджачке во дворец. Узнав о происшествии с другом, Бара-

стр. 92

нов чуть не умер от смеха, его веселость еще больше раздражила старого моряка, который успокаивал себя тем, что в бумажнике было не много денег, пальто было довольно старое, а часы и цепочка никелевые. Баранов подарил своему приятелю золотые часы, новое пальто, и они по-прежнему расстались друзьями. Когда Баранов сам рассказывал эту историю, то, действительно, нельзя было удержаться от смеха.

Не прочь был Баранов иногда разыгрывать роль покровителя молодости. Вскоре после ухода министра юстиции Н. А. Манасеина и назначения на его место Н. В. Муравьева ушел и прокурор Московской судебной палаты М. Г. Акимов и на его место был назначен Н. П. Посников. О нем говорили, что он очень строгий и требовательный начальник, любит копаться в делах, высчитывать сроки при направлении дел и прочее. А тут еще было получено известие, что он собирается вскоре в Нижний Новгород. Прокурорский надзор волновался. За дела мы не боялись, а со сроками направления их не всегда дело обстояло вполне благополучно. Дело в том, что, по закону, прокурорский надзор обязан был в семидневный срок с момента поступления к нему дела от судебного следователя представить его прокурору суда - с обвинительным актом или заключением о прекращении дела - или в тот же срок вернуть дело к доследованию. Между тем выполнить это требование представлялось иногда почти невозможным. Выедет товарищ прокурора на съезд земских начальников, проездит неделю, а то и больше (почти во все города в ту пору приходилось ездить на лошадях) и по возвращении застает у себя кипу дел. Вот и приходится хитрить: помечать дела позднее фактического получения, а так как и судебные следователи, в особенности в конце месяца, помечали отправку значительно более ранним числом фактического отправления, то и получалось, что дело от следователя вместо 3 - 4 дней, шло 10 дней и т. д. Зная условия работы прокурорского надзора, ни прокурор, ни опытный прокурор палаты на эти сроки не обращали особого внимания, тем более что в судебной палате и окружном суде дела лежали, ожидая очереди, месяцами и 3 - 4 дня лишних в прокурорском надзоре не играли никакой роли. Но Н. П. Посников не служил в надзоре и прокурором палаты был назначен с должности председателя суда. Произошло это таким образом. Министр юстиции Н. В. Муравьев, обязанный своим назначением в министры до известной степени великому князю Сергею Александровичу, тогдашнему московскому генерал-губернатору, хотел сделать ему приятное и предложил ему выбрать прокурора Московской судебной палаты, для чего на раут к великому князю были приглашены в качестве гостей все кандидаты на должность прокурора Московской судебной палаты. Великий князь выбрал Н. П. Посникова, сумевшего подкупить его своей внешностью и умением держать себя. Итак, мы ждали нового прокурора палаты. Как-то стояли мы, человек пять, на улице и горячо обсуждали вопросы, связанные с предстоящим приездом Посникова. В это время к нам подошел губернатор Баранов и спросил: "О чем так горячо спорят царевы очи?" (он любил так называть нас). Мы ему все откровенно объяснили. Он подумал немного и говорит. "Слышал я об этом и слышал, что ваш прокурор палаты хороший человек, не беспокойтесь, положитесь на меня, все сойдет прекрасно, никакой ревизии не будет". И действительно, никакой ревизии не было. В день приезда прокурора палаты собрались мы на вокзале. Приехал в парадной форме и полицмейстер. При остановке поезда первым встретил Посникова прокурор суда и представил нас, затем ему представился полицмейстер, передал приветствие от губернатора и его письмо, в котором он просил Посникова пожаловать к нему к 12 часам, прямо к завтраку. С вокзала до гостиницы перед губернаторской коляской, любезно присланной им для прокурора палаты, стоя скакал полицмейстер. У подъезда гостиницы встретил прокурора палаты помощник полицмейстера. Посников, любивший помпу и почести, был в восторге. Еще на вокзале он отпустил нас, обещав вскоре приехать к нам в суд. В 11 часов он, действительно, подъехал к нам, побеседовал с нами и, оставив своего секретаря рассмотреть наши дела, он ровно без четверти 12 поехал к губернатору. И больше мы его не видали. После завтрака Баранов повез его по городу. Побывали они в тюрьме, в колонии для малолетних преступников за городом. Затем осматривали достопримечательности города, после чего губернатор отпустил его, взяв с него слово пожаловать к нему на обед к 6 часам. Расставшись с губернатором, Посников до обеда едва успел сделать официальные визиты в город. На обеде у губернатора был весь

стр. 93

прокурорский надзор, председатель и товарищи председателя окружного суда. Обед прошел оживленно. Баранов был в ударе и окончательно обворожил Посникова. После обеда была устроена поездка на казенном катере по Волге и Оке, а в 11 часов вечера мы уже провожали прокурора палаты на вокзал. Он был в прекрасном настроении. Сам губернатор приехал проводить его. Таким образом, вся ревизия ограничилась просмотром секретарем наших книг, и то он делал формально от завтрака до обеда.

Таков был губернатор Н. М. Баранов. Последние дни его губернаторства были невеселые. Звезда его закатывалась. Еще раз она сверкнула во время выставки, при организации приема Государя Императора Николая II. Но и здесь ауспиции уже не были благоприятными. При въезде Государя на территорию выставки, над главным зданием взвился Императорский штандарт, но как только Государь приблизился к главному входу, неожиданно налетел ветер, сорвал штандарт и, закрутив его в вихре, бросил на землю. Я был в это время в публике, находившейся на выставке и ожидавшей Государя, и хорошо помню, как на мгновение омрачилось лицо Государя, горькая улыбка скользнула по его лицу, но это продолжалось всего мгновение. В дверях выставки встретили Государя Витте и ряд других лиц из устроителей и участников выставки, и Государь в сопровождении губернатора Баранова и своей свиты вошел на выставку.

В тот же вечер купечество устраивало в главном доме на ярмарке раут в честь царя и царицы. Посреди главного дома во всю его длину был устроен пассаж в два этажа: в нижнем этаже по обеим сторонам пассажа расположены магазины, в верхнем этаже помещались квартиры губернатора и полицмейстера, почта, телеграф, банки и прочее. Оба этажа имели лишь внутреннее сообщение. Для раута в самом пассаже посредине была сооружена широкая лестница, соединявшая нижний этаж с верхним. Вся лестница была устлана дорогими персидскими коврами. Магазины в первом этаже были превращены в усыпанные цветами гроты, в которых били фонтаны из духов. Во втором этаже, куда вела вновь сооруженная лестница, были устроены комнаты для приема Государя и Государыни. Причем за обстановку только двух небольших комнат - кабинета и приемной - уплачено было, как тогда говорили, 75 тысяч рублей. Цветы для раута были выписаны вагонами из Ниццы. Фрукты, сладости и вина частью тоже были выписаны из-за границы, частью куплены в лучших магазинах Москвы и Петербурга. Раут, по заявлению купцов, обошелся им в несколько сот тысяч рублей. На этом рауте особенно эффектны были рынды. На протяжении всей лестницы, через ступеньку - у барьеров с обеих сторон стояли сыновья именитых купцов в одеянии царских рынд. В белоснежных кафтанах, с серебряными топориками в руках они щеголяли друг перед другом драгоценными камнями на своих красивых шапочках.

Государь и Государыня под руку медленно проходили между шпалерами стоящей публики. Мужчины низко кланялись, дамы грациозно приседали. Царь и царица ласково отвечали на приветствия. Музыка исполняла гимн, покрытый громовым ура. Картина была красивая и торжественная. Затем Государь с Государыней направились к лестнице, намереваясь подняться в приготовленные для Них апартаменты. Около лестницы государь немного задержался и, подойдя к первому стоявшему с правой стороны лестницы рынде, спросил его фамилию. Юноша громко отчеканил: "Шмидт". Тогда государь направился к рынде, стоявшему с левой стороны, и задал ему тот же вопрос. "Шульц", - ответил юноша. Как нарочно оба первых молодых человека оказались с нерусскими фамилиями. Других Государь больше не спрашивал и вместе с Государыней поднялся наверх. Государь и Государыня пробыли на рауте недолго. После отъезда Высочайших Особ началось угощение гостей. Шампанское лилось буквально рекой. Дивные фрукты пожирались без всякого толку, вперемешку. Наевшись и напившись до отвала, публика понемногу стала разъезжаться. Хозяевами раута были Савва Тимофеевич Морозов, председатель ярмарочного биржевого комитета, и его супруга.

Нижегородская всероссийская выставка была прекрасно устроена, но публики на ней было сравнительно мало. Гостиницы не только в городе, но и на выставке стояли почти пустыми. Принесла ли эта выставка кому-либо пользу и оправдала ли она колоссальные затраты, вызванные ее устройством, я судить не берусь. В самом же Нижнем Новгороде после ее закрытия ощущался реально один только вред, заключавшийся в том, что по случаю выс-

стр. 94

тавки в городе на все, начиная с квартирной платы и кончая продуктами питания, подняты были цены, причем говорили, что этот подъем цен объясняется выставкой и что, когда выставка закроется, жизнь вернется к старым нормам. На самом же деле выставка закрылась, а выставочные цены остались. Вскоре после закрытия выставки Баранов, назначенный сенатором, покинул Нижний. На его место был переведен генерал-лейтенант Унтербергер. Новый губернатор являлся полной противоположностью Баранову. Немец по национальности, он был необыкновенно спокойным, уравновешенным человеком и притом большим законником и формалистом.

Жена его была тоже очень милая, простая женщина, довольно плохо говорящая по-русски. Для примера могу привести следующий случай. Вскоре после переезда в Нижний Новгород, в один из больших праздников, кажется на Пасху, я зашел поздравить ее. У нее в это время находилось несколько дам из местного общества. Когда я направился к ней, чтобы приложиться к ее ручке, она любезно встала мне навстречу и, держа в руках розу, обратилась ко мне с вопросом: "Хотите, я дам вам в рожу?". Я понял смысл ее слов, но сошкольничал и, прикинувшись испуганным, взмолился: "Пощадите великодушно, я ничем не заслужил этого". Хохот присутствующих дам привел ее в смущение, но когда ей объяснили причину смеха, она стала сама добродушно смеяться, хотя и чувствовала себя несколько сконфуженной. Розу я все-таки получил. Подобные случаи с ее русским языком повторялись нередко, хотя она и очень старалась говорить правильно. Но, как известно, не всегда и не во всем достаточно одного старания. Впрочем, плохое знание русского языка не мешало губернаторше пользоваться всеобщим уважением.

При Унтербергере я пробыл в Нижнем еще около года, а затем был переведен товарищем прокурора Московского окружного суда. За этот год ничего интересного в административной жизни города не произошло. Что касается жизни суда, то в этой области за все время моего пребывания в Нижнем Новгороде - ни до выставки, ни после нее - не было ничего такого, что выделялось бы из обычных будней. Не смогу только не упомянуть об одном эпизоде, характерном в смысле указания на то, как иногда даже старые чины судебного ведомства, начавшие службу еще в первые годы введения новых судебных установлений, поддаваясь духу времени, а может быть, вследствие личных свойств, забывали старые заветы.

В первые годы моего пребывания в Нижнем Новгороде старшим председателем Московской судебной палаты был поляк Владислав Ромулович Завадский, человек ласковый, льстивый и хитрый. Он любил ездить по сессиям - это давало ему возможность на местах знакомиться с судами округа Московской судебной палаты, а кроме того и наезжать прогонные деньги, которые продолжали исчисляться по старому закону - поверстно на шесть лошадей, хотя уже давно все губернские города были соединены с Москвой железной дорогой. В Нижнем Новгороде, как почти во всех губернских городах, имелся в числе других большой и популярный магазин купца Разживина. Там можно было купить все, и помаду, и мыло, и белье, и всевозможные вина и закуски, и прочее. Разживин был человек молодой. Чины судебного ведомства, в особенности прокурорский надзор, были его постоянными покупателями, поэтому он тоже считал себя причастным к судебному ведомству. Посещал интересные процессы в окружном суде или в выездной сессии Московской судебной палаты, знал не только всех местных чинов судебного ведомства, но в лицо и многих из состава палаты, которые приезжали в Нижний Новгород. Как-то на второй день после приезда в Нижний Новгород судебной палаты Разживин зашел в канцелярию прокурорского надзора и попросил нескольких лиц из надзора зайти к нему в лавку, так как ему нужно поговорить по весьма интересному делу. Трое из старших товарищей прокурора отправились к Разживину и потом передали нам, что Разживин рассказал им следующее.

Накануне вечером к нему в магазин зашел старший председатель палаты В. Р. Завадский, купил полфунта сахара, присел на стул и, уверенный в том, что Разживин его не знает, стал расспрашивать его: как идет торговля, много ли у него покупателей, есть ли среди них лица судебного ведомства, отпускает ли он товар в кредит, и берут ли в долг судейские, и аккуратно ли выплачивают свой долг, и прочее. Разживин сразу понял, куда клонит Завадский, но не подал вида и, прикидываясь, что не знает его, спросил, откуда он, на что тот ответил, что из Владимира, где у него имеется тоже торговлишка,

стр. 95

только дела идут плохо, кредиторы заедают, в особенности судейские, на которых и жаловаться некому - сами судьи. В это время пришли покупатели и Завадский собрался уходить. Разживин, прощаясь, просил его заходить покалякать, пока он тут. Сам же решил осведомить нас о происшедшем. Он был уверен, что Завадский, не узнавши всего, что ему было нужно, еще зайдет к нему, и считал необходимым что-либо предпринять, чтобы проучить старика.

Решено было устроить Завадскому "бенефис". Рядом с магазином у Разживина была комната, в которой хранился товар. В этой комнате должна была поместиться засада, причем, не желая вмешивать в дело лиц прокурорского надзора, порешили поместить в засаде податного инспектора и акцизного надзирателя, молодых людей, друживших с лицами судебного ведомства, присутствие которых во внутреннем помещении магазина всегда могло быть объяснено их служебным положением. Разживин должен был встретить Завадского любезно, завязать с ним разговор. При переходе же разговора на тему о кредиторах из числа лиц судебного ведомства, со стороны сидящих в соседней комнате должен был последовать упрек по адресу хозяина на то, что он выдает своих кредиторов какому-то незнакомому старику, старающемуся выведать эти сведения, и что правильнее было бы гнать его из магазина. С этими словами податной инспектор и акцизный надзиратель должны были выйти в магазин и, увидавши Завадского, сделать вид, что они сконфузились, и заявить, что они никак не ожидали, что эти сведения в лавке собирает его превосходительство г. старший председатель Московской судебной палаты. К вечеру все было готово, но Завадский в магазин больше не приходил. Тем не менее слух об этой истории скоро обошел весь город и вызвал общее возмущение. К счастью, В. Р. Завадский больше в Нижний Новгород не приезжал и вскоре был назначен директором II департамента Министерства юстиции (ведающего личным составом), а затем заведующим межевой частью на правах товарища министра.

После выставки ушел из Нижнего Новгорода и прокурор суда А. А. Макаров, переведенный прокурором Московского окружного суда. На его место в Нижний Новгород был назначен С. С. Хрулев, человек редких душевных качеств, несмотря на внешний суровый вид, прекрасный знаток прокурорской службы и выдающийся оратор. Правда, он был несколько ленив, но зато, когда нужно было, мог работать без устали. В противоположность сухому, педантичному Макарову, целиком ушедшему в службу, Хрулев был человеком живым, общественной складки, вследствие чего быстро завоевал себе общую любовь и популярность. При нем я перешел в Москву на должность товарища прокурора Московского окружного суда.

(Продолжение следует)

Примечания

1. Положение это подразделялось на: 1) усиленную охрану, 2) чрезвычайную усиленную охрану и 3) военное положение (Прилож. к тому 2 Св. Зак.).

стр. 96