Автор: А. Г. Шляпников

5. В Екатеринодар

Серьезность задачи, возложенной на наш отряд правительством, и фронтовая опасность, в которой приходилось нам действовать, обязывали нас прочно организоваться. На этот раз мы учли опыт поездки из Москвы до Царицына и сорганизовались еще лучше.

В Царицыне мы обзавелись телеграфными и телефонными аппаратами, проводами, телеграфистами и связались сигналами с паровозными машинистами и с дежурными нашей роты. Ряд вагонов был соединен телефонами. На паровозе был установлен вооруженной пост. В заднем вагоне находился пулемет, а при нем непрерывное дежурство пулеметчиков.

Все сотрудники были вооружены винтовками и револьверами и в момент опасности поступали в подчинение командиру роты. Был назначен комендант поезда, установлено вооруженное дежурство в каждом вагоне, а на остановках выставлялись часовые. При малейшем подозрении в состоянии пути производили разведку. При неожиданностях и остановках в пути, между станциями, мы соединялись своими телеграфными аппаратами, могли принимать разговор и сами запрашивать ближайшие к нам железнодорожные станции. Этот способ помогал вести разведку.

Путь на Тихорецкую-Екатеринодар проходил через богатейшие хлебом и скотом степные районы Астраханской губернии. Области войска Донского, Ставропольской губернии и Кубанской области. На каждой станционной остановке мы находили изобилие продовольствия, во всех видах, от жареных кур до пирожков и ватрушек. В этих районах не знали голода и ничего не делали для облегчения голода в центре.

Короткие остановки на станциях мы использовали для проверки находившихся грузов, давая направления тем из них, которые не имели адресата. В пути было много вагонов, эвакуированных при немецком наступлении на Донбасс, на Донецкую область. Много было продовольственных грузов, которые мы направляли прямо на Царицын И. В. Сталину.

На станции Котельниково комендант принес мне телеграмму, в которой просили передать "народному комиссару Шляпникову, поезд 93, что его ждут на станции Торговая главком Черноморского флота Авилов-Глебов и член морской коллегии Вахрамеев. Необходимо увидаться. Авилов-Глебов".

А. Н. Падэрин уведомил главкомиссара Николая Павловича Авилова-Глебова, что наш поезд вышел со ст. Котельниково в 9 ч. 30 м. утра. К вечеру

Продолжение, См. Вопросы истории, 2002, N 7,

стр. 88

мы надеялись быть в Торговой и встретиться с главным комиссаром Черноморского флота и членом морской коллегии.

На ст. Котельниково находился отряд из войск В. А. Антонова, которой предложил мне свои услуги по изъятию хлеба в ближайших станицах, казаки которых ушли на зов генерала Краснова спасать донское казачье отечество и совершали набеги на железнодорожные станции Царицыно-Тихорецкой линии. Я дал указание уполномоченному Чекпрода Билику, находившемуся на этой станции, связаться с командиром отряда и выяснить реальную возможность такой операции.

На каждой станции, на каждом разъезде мы находили беспризорные вагоны с различным ценным грузом, продукты продовольствия в котором составляли значительный процент. До ст. Гашун мы имели уже несколько десятков вагонов, готовых к немедленной отправке, но не было паровозов.

Каково же было наше удивление и возмущение, когда мы увидели состав поезда в количестве трех вагонов, ожидавший прибытия нашего состава, чтобы "экстренно" двинуться на Царицын.

От начальника ст. Гашун мы узнали, что это был "делегатский поезд", сформированный на ст. Зимовники. Я немедленно дал телеграмму коменданту ст. Котельники, где была вооруженная сила, задержать поезд, проверить документы едущих, указав на недопустимость расхищения паровозов в такое время, когда каждый из них так нужен для отправки продовольственных грузов.

К вечеру мы добрались до крупной узловой ст. Торговая, где нас ожидали главкомиссар Черноморского флота Н. П. Авилов-Глебов и Вахрамеев. Я с величайшим интересом ожидал их прибытия, они, видимо, также желали меня видеть и не заставили долго ждать, пришли ко мне в вагон. О моей поездке они узнали от И. В. Сталина, с которым они в тот день вели переговоры по прямому проводу, и по его предложению остались ожидать меня. Сами они намеревались ехать прямо в Москву.

Здороваясь с вошедшими товарищами Авиловым-Глебовым и Вахрамеевым, я задал им вопрос, как могло быть, что они покинули вверенное им дело, не проведя в жизнь столь важное решение правительства? В голосе и постановке вопроса было удивление и упрек, и оба они почувствовали это и весьма живо реагировали.

"Хорошо тебе так говорить, сидя в салон-вагоне, а побыл бы ты на нашем месте, заговорил бы иначе", - возбужденно ответил т. Авилов.

Я заметил, что невыполнение ими приказа правительства привело к тому, что В. И. Ленин поручил провести его тов. Сталину, но ввиду того, что Сталину невозможно покинуть Царицын в данное время, поручение правительства передано им мне.

Оба товарища попросили меня познакомить их с распоряжениями В. И. Ленина, и я дал Н. П. Авилову-Глебову все полученные мною от И. В. Сталина телеграммы за подписями В. И. Ленина и Г. В. Чичерина.

Внимательно прочтя их, оба товарища многозначительно переглянулись, и Авилов-Глебов заявил мне, что в телеграммах, полученных мною и прочитанных ими, не все сказано: в них не было главного, подсказал т. Вахрамеев.

Что же могло быть еще, неужели И. В. Сталин забыл передать мне то главное, о котором намекнул Вахрамеев, подумал я. Однако это было невероятно. Коба не принадлежал к рассеянным людям и упускать главное не было в его обычае.

"Да, действительно, того самого главного в телеграммах нет, а в этом-то и все дело. На этом-то месте нас самих чуть было не взяли на штыки, - добавил главный комиссар Н. П. Авилов-Глебов. - А ты возмущаешься нашим отъездом из Новороссийска, не зная положения, в котором мы оказались!"

Озадаченный подобным оборотом дела, я попросил товарищей рассказать мне подробно, в чем состояло данное им поручение и что помешало им его выполнить.

Несколько успокоившись от волнения и возбуждения, в котором находи-

стр. 89

лись оба товарища, Н. П. Авилов-Глебов передал, что они имели поручение правительства флот в Севастополь не пускать, так как отплытие его туда означало бы просто передачу морской вооруженной силы нашему врагу - германскому империализму, германскому военному командованию, захватившему Севастополь. Мы должны были подготовить моряков и, взорвав, потопить суда в Новороссийске. И сделать это так, чтобы инициатива потопления судов исходила бы от самой матросской массы, возмущенной германскими требованиями вернуть суда по месту их приписки, чтобы завладеть ими.

При исполнении столь сложного поручения товарищи не встретили поддержки ни в партийной организации, ни в органах местной власти, не говоря уже о командном составе, значительная часть которого была явно нам враждебна. Адмирал Саблин играл двойственную роль, стремясь "спасти флот" то путем наступления на немцев, то прикрываясь украинскими настроениями части моряков, готов был поднять флаг нового государственного образования, созданной немецким командованием "вольной" Украины.

Местная власть в лице Центрального Исполнительного Комитета Кубано- Черноморской Республики выступила против ухода судов из Новороссийска, но и против их потопления. Председатель ЦИК высказался за борьбу с немцами и тем самим пошел навстречу провокационным вожделениям немецкого командования и стоявшим за ним белогвардейским силам. Председатель ЦИК А. Рубин от имени партии большевиков и советов, стоя на коленях, умолял матросов беречь суда и готовить их орудия к бою с империалистами и белыми генералами.

Когда мы только намекнули на приказ из центра, говорили тт. Авилов-Глебов и Вахрамеев, нас объявили предателями. Левые социалисты-революционеры, а под их прикрытием и все враги большевиков, вели демагогическую агитацию, прямо обвинили нас в измене революции и чуть ли не в продаже немцам.

Вопрос о потоплении флота стал обсуждаться на общих собраниях моряков, сначала на судах, а потом и открыто на берегу. Наконец, 10 июня было созвано делегатское собрание моряков военного флота, на котором было постановлено "флот не топить, пока не будет реальной опасности".

Вокруг этого дела в Новороссийске и Екатеринодаре поднялась столь сильная агитация против главного комиссара Авилова-Глебова и Вахрамеева, что они вынуждены были покинуть Новороссийск, а затем направиться в Москву для доклада о создавшемся положении.

Нарисованная товарищами картина общего положения была мрачна и грозна, но как-то не верилось мне, что екатеринодарские большевики плетутся в хвосте ложного якобы "революционного" оборончества, порожденного неприятием Брестского мира. Не менее странным казалось мне и то обстоятельство, что среди военных моряков у Авилова-Глебова и Вахрамеева не оказалось поддержки в столь важном деле. И я не скрыл от товарищей, что многое из того, что они рассказали, я понять не могу и постараюсь проверить на месте. Однако я был весьма благодарен их сообщению, которое значительно помогло мне "быть в курсе" всей проблемы.

Товарищей Авилова-Глебова и Вахрамеева я попросил вернуться вместе со мной в Екатеринодар и Новороссийск. Оба они согласились, и я отдал распоряжение прицепить их вагон к нашему поезду.

От Екатеринодара - цели моей поездки, нас отделяло всего лишь несколько часов пути. Надо было приехать в Екатеринодар ранним утром 16-го, чтобы в тот же день урегулировать все дело. Мысли о том, как и с чего начать, чтобы поправить, как мне казалось, крайне испорченное дело, не давали мне покою. Неудача Н. П. Авилова-Глебова и Вахрамеева была и для меня большим уроком, но пока что в их изложении дела было много неясного для меня. Задача была бы легко решена, если бы не было в ней такого множества неизвестных.

В то время, когда я обдумывал каждый свой будущий шаг в Екатеринодаре, работники отряда выполняли свое дело, проверяя грузы на каждой стан-

стр. 90

ции. Сюрпризов при этом было много, и самым значительным из них был для нас тот, что на каждой станции мы находили уполномоченных Чекпрода, при этом имена их не соответствовали тем, которые мы получили от тов. Якубова, хотя все мандаты были выданы им. Об этом я послал с дороги телеграмму И. В. Сталину, рекомендуя приставить к Якубову хорошего организатора.

На ст. Белоглинская против наших контрольно-распорядительных функций по отношению к находившимся на станции грузам выступил начальник ее В. В. Голяховский, отказавшись дать какие-либо сведения о грузах. Пришлось тотчас же отстранить его от должности. В исполнение обязанностей начальника станции вступил, по моему распоряжению, его старший помощник. Об этом поступке Голяховского я сообщил тихорецкому районному комитету союза железнодорожников, а также управлению Владикавказской дороги, тт. Сталину и Невскому.

На станции мы обнаружили много грузов, в том числе военный и продовольственный, которые и направили в Царицын.

И. В. Сталин просил обратить особое внимание на груз, находившийся в то время на ст. Тихорецкой. По сообщению агента Чекпрода Ермолова, там скопилось 166 вагонов, не имевших адресата. Добрая половина груза состояла из разного рода продовольствия. Прибыв на станцию, мои уполномоченные быстро разыскали все грузы, среди которых были уже сгнившая колбаса, испортившийся картофель. Порченые грузы я предложил выбросить, а остальные в зависимости от характера груза направлял: 1) продовольствие, фураж, жиры - в Царицын; 2) товары железо-скобяные, сельхозорудия и мануфактуру - в Ставрополь и Екатеринодар; 3) руду железную (марганцевую) - на Царицын и т.д. Для наблюдения над отправкой оставил уполномоченного.

Район ст. Тихорецкой прилегал к фронтовой полосе. Со стороны Ростова, вдоль железнодорожной линии, шли бои. Борьба велась за Батайск, важнейший железнодорожный узел, ключ к Ростову. Наши войска, руководимые Калниньш, готовились к решительной операции на Ростовском направлении, сосредоточивая там солидный вооруженный кулак.

6. В Екатеринодаре

Рано утром 16 июня наш поезд прибыл в Екатеринодар. Своему помощнику А. Н. Падэрину я поручил войти в контакт с главным комиссаром Чекпрода Дунаевским и обсудить с ним все дела, связанные с постановкой работы, а также передать ему 13000000 руб., полученных для Екатеринодарской конторы от И. В. Сталина.

За время пути от Торговой до Екатеринодара, после встречи с главным комиссаром Черноморского флота и Вахрамеевым у меня сложился план действий, который я решил провести в жизнь незамедлительно. Первым моим шагом в Екатеринодаре было посещение партийного комитета. В тот ранний час в помещении комитета не было ни секретаря, ни кого-либо из членов комитета, но был дежурный. Через дежурного я вызвал секретаря комитета и председателя ЦИК Рубина и просил их созвать партийный комитет. Тут же условился с ними о времени, на которое можно было назначить его созыв: час был выбран ранний - 11 или 12 дня.

Кроме того, я попросил вызвать из Новороссийска представителей судовых команд для информации о положении дела во флоте. Тов. Рубин обещал все сделать. Вызов представителей судовых команд был намечен приблизительно на 3 - 4 часа дня.

До назначенного часа заседания партийного комитета оставалось еще много времени, и я решил воспользоваться им для беседы с т. Рубиным. Мне было очень важно знать его взгляды на нашу международную политику, ибо, судя по рассказам главного комиссара Черноморского флота Н. П. Авилова-Глебова, можно было предположить, что в местной большевистской среде имеется налицо влияние "левого" коммунизма, не приявшего Брестский мир.

стр. 91

Наличие соглашения с левыми социалистами-революционерами также наводило мысли на такое уклонение.

Без всякой дипломатии я попросил т. Рубина рассказать мне, чем объяснить их поведение в деле осуществления Брестского мира, почему они тормозят осуществление решений центра о флоте, почему вступают в бой с немцами, зачем высаживают десант и бомбардируют Таганрог?

Т. Рубин был крайне удивлен, что я их обвиняю в непризнании Брестского мирного договора. Военные операции разрабатывались штабом армии совместно с командующим флотом адмиралом Саблиным. Военные действия направлены против белых, а отнюдь не против немцев. Что же касалось флота, то они действовалvi так потому, что думали, что в центре не учитывали особенностей, ту сложную обстановку, в которой мы живем, и то обстоятельство, что флот является могучим средством зашиты края.

Наконец, из этой записки вы можете узнать, что мы выполнили предложение центра и вступили с немцами в переговоры. С этими словами он протянул мне маленький листок, написанный на пишущей машинке. В нем я прочел следующее:

"У аппарата адъютант Кузнецов.

Я вас слушаю, Малицкий.

Кузнецов. - Под Таганрогом погибла наша армия, разбита, подробно будет сообщим, когда узнаем подробнее. И больше ничего об ейском десанте, пока все что мы сообщаем.

И еще добавляю: в Ейск прибыли наши раненые и пришла флотилия наша из- под Таганрога, Остались целые только те, которые не успели высадиться.

Здесь в Тихорецкой станице стоявшие мобилизованные отряды в количестве 600 человек, когда им объявили выступить на позицию, собрались и выехали по направлению Калниболотской и Новопокровской станиц. Меры приняты с нашей стороны. Отряд пехоты той же станицы заявил - что нам советская власть. Эти казаки и мобилизованные далеко.

На ростовском фронте положение устойчивое. Наши парламентеры были в Батайске в немецком штабе Немцы заявили, что мы тогда помиримся, когда вы сложите свое все оружие. Ответ таков: а мы помиримся, когда вы будете солить пятки от Дона. Сегодня поехал наш представитель туда. Армия о мире переговаривать не хочет, Кузнецов".

Этот маленький листок и краткий разговор явились для меня ценным документом. Переговоры подтвердили полностью те факты, которые были указаны немцами в их ультиматуме и которые просил Г. В. Чичерин проверить. Переговоры с немцами, судя по передаче, не были серьезно поставлены и позволили немцам вести себя провокационно. При этом ответы немцев не сообщались официально в Москву прямо или через Царицын, как это должно было иметь место.

Занимая Батайск, немцы прикрывали белогвардейцев, организовавшихся в Ростове; это подтверждалось всем ходом их продвижения за Ростов, их отношением к нашим войскам. Гнусную роль палачей играли немецкие войска и при высадке наших войск под Таганрогом.

Но самым опасным моментом было упоминание адъютанта Кузнецова, что "армия о мире переговаривать не хочет". В этих словах уложился весь дух партизанщины, господствовавший даже в организованной правительством армии. Эти настроения использовались различными контрреволюционными провокаторами против распоряжений центра, против установления демаркационной линии. Так наши противники всех мастей стремились сорвать с величайшим трудом налаживавшийся мир с немцами.

Из объяснений т. Рубина и моих собственных наблюдений было ясно, что Кубано-Черноморский ЦИК не владеет войсками, не руководит ими. Эти свои выводы я и передал председателю ЦИК, как они горьки ни были.

Собрался Екатеринодарский комитет РКП (б). На заседании было человек 10 - 12. К сожалению, у меня не сохранилось записи этого заседания, не

стр. 92

видел я и протокола его. Однако суть вопроса до сего времени жива в моей памяти.

На заседании комитета я зачитал телеграммы В. И. Ленина, Г. В. Чичерина, служившие мне директивой для поездки в Екатеринодар. Далее я подверг весьма суровой критике отношение партийного комитета к мирному договору с германцами. В этом отношении я видел проявление местничества, стремление прикрыться от выполнения трудной задачи "особенностями" края и т.п. уловками, а на деле идти на поводу у враждебных нам сил.

Особенно тяжела была вина партийного руководства в вопросе об исполнении директивы правительства в отношении военного флота. Позиция, занятая ЦИК, руководство которым лежало всецело на составляющих его большинство коммунистах, вело прямо к срыву мирного договора, служило предлогом для продвижения германских войск на Кубань и Черноморье.

ЦИК не только игнорировал указания центра и В. И. Ленина, требовавших установления демаркационной линии, но, вопреки этим указаниям и даже настойчивым требованиям И. В. Сталина из Царицына - избегать вооруженных столкновений с немцами, организовал ненужную десантную операцию под Таганрогом, стоившую много сотен жизней лучших боевых сил.

Во время заседания партийного комитета мне была доставлена следующая телеграмма: "Екатеринодар, по месту нахождения народному комиссару Шляпникову. Сегодня выехал из Царицына морской комиссар Раскольников со специальной директивой из центра. Ждите Раскольникова и вместе с ним направляйтесь в Новороссийск, Народный комиссар И. Сталин".

Я воспользовался получением этой телеграммы, чтобы закончить свою обвинительную речь против Екатеринодарского партийного руководства, попросив присутствовавших высказаться по существу затронутых мною вопросов.

Сама телеграмма вызвала во мне ряд сомнений: какие еще директивы могут быть из центра? И я предположил, что речь идет о тех секретных директивах, которые мне сообщили главный комиссар Черноморского флота Н. П. Авилов- Глебов и член морской коллегии Вахрамеев. И. В. Сталин мог серьезно опасаться, что эти директивы тт. Авилов и Вахрамеев мне не передадут и вместо облегчения в решении вопроса может выйти путаница. Все же эта телеграмма заставила меня держаться осторожно ко всем имевшимся и известным мне решениям центра, как о флоте, так о прекращении военных действий и об установлении демаркационной линии с немцами, я добавлял еще и могущие быть дополнительные распоряжения. В основном я стремился добиться такого отношения к подобным директивам из центра, чтобы они исполнялись, а не ставились на широкое обсуждение.

По моему докладу было не много выступлений. Я уже не помню ни имен выступавших, ни особенностей высказанных ими мыслей. Однако я хорошо помню основной тон их выступлений, он не был агрессивным, он не выдавал каких-либо серьезных разногласий или расхождений в опенке положения и стоявших перед Советской властью задач. В выступлениях товарищей сквозила отсталость, оторванность и порой непонимание распоряжений центра. Сквозил также и провинциализм в подходе к [таким] большим вопросам, как борьба с германским империализмом. Находились такие стратеги, которые полагали, что им на Кубани и на Черном море "легче" сопротивляться агрессивным намерениям немецкого императора. Но все выступавшие в один голос говорили о трудном для них положении: силы контрреволюции были не только вне Кубани, но и внутри. Каждый их шаг, каждое мероприятие вызывало ожесточенную борьбу, А тут еще война с Корниловым, Деникиным, с Красновым, с предательством в своих рядах, с авантюристами, посланными из центра, как Автономов, и т.п.

Соглашаясь со мной и признавая неправильным, ошибочным свое поведение в указанных мною случаях, товарищи просили меня передать центру о сложности положения, в каком приходилось им действовать.

стр. 93

Разрядку в тяжелую обстановку внес тов. А. Рубин. Он заявил, что значительная доля вины лежит на нем: он выступал активно во всех тех случаях, которые перечислил я в своем обвинении. Это он выступал в Новороссийске на общем судовом собрании и умолял моряков не уничтожать флота, не покидать Новороссийска, а бороться вместе с екатеринодарскими и местными рабочими против белых и немецких войск. Он признавал ошибочными эти свои действия, но часть своей вины хотел бы возложить и на центр: до моего приезда "никто с ними не считался, никто не совещался, а все только приказывали".

В своей речи он заявил, что главный комиссар Авилов-Глебов и член морской коллегии Вахрамеев с партийным комитетом не считались, о секретных решениях правительства не ставили его даже в известность, и партийные руководители узнавали об этом уже в ходе событий. Никакого предварительного сговора с ними по проведению в жизнь распоряжений центра не существовало, а поэтому неизбежны были случаи разнобоя, принявшие уже характер срыва политики ЦК РКП(б).

В заключение он выразил полную солидарность с политикой центрального правительства, просил не считать их принципиальными сепаратистами и помочь им выйти из запутанной петли.

Этим заявлением прения были исчерпаны, и вновь слово перешло к докладчику. Я выразил искреннюю радость, что члены Екатеринодарского комитета нашей партии поняли, куда вела их ошибочная ориентация и переоценка местных особенностей в ущерб общим интересам и задачам революционного пролетариата всей страны. И мое заявление вполне соответствовало моим переживаниям: до заседания партийного комитета, несмотря на внешнее спокойствие и уверенность, червячок тревоги за успех порученного мне дела шевелился и у меня, где-то там, в дальнем углу мозга. Но все, что я услышал на заседании, укрепило меня в успехе дела, и червячка сомнений я задавил.

Иметь Екатеринодарский комитет большевиков - тот самый комитет, который всего только два месяца тому назад воодушевлял оборону Екатеринодара от генерала Л. Г. Корнилова и не только отбил нападение, но и угробил самого белого генерала, - вместе с собой и в пользу решений центра, этого было вполне достаточно для того, чтобы повернуть ход событий в нужное русло.

На приглашение т. Рубина о помощи в выходе из создавшейся петли я ответил полным согласием: в этом была и цель моей поездки в Екатеринодар. Я требовал лишь ясности: если у комитета есть разногласия с Центральным комитетом, тогда соберем общее собрание членов партии и решим вопрос на нем; если же разногласий нет, тогда надо проводить директивы его в жизнь.

От партийного комитета я потребовал немедленного созыва фракции ЦИК, а затем и самого ЦИК, на котором провести решение о флоте и прекращении военных действий против немцев. На заседание ЦИК пригласить представителей Черноморского флота.

Председательствовавший поставил на голосование сначала вопрос о проведении в жизнь директив правительства и получил единогласное постановление.

Также единогласно было вынесено постановление о немедленном созыве фракции и назначении на вечер пленарного заседания ЦИК Кубано- Черноморской республики.

Но когда стали намечать докладчиков и взоры всех направились на т. Рубина, он встал и дрожавшим от глубокого волнения голосом просил меня довести дело до конца, сделать доклад и на фракции и на ЦИК, так как его выступление может повести к самодискредитации: ведь всего лишь несколько дней тому назад я выступал совсем иначе, а теперь я должен опровергнуть самого себя. Это будет трудно и, пожалуй, не авторитетно, заявил т. Рубин.

Его просьбу поддержали и другие члены комитета, также считавшие,

стр. 94

что лучше, если выступлю я, а не т. Рубин, что против моего выступления левым социалистам-революционерам будет труднее возражать.

Я согласился принять предложение комитета при условии, если фракция ЦИК также согласится с решением центра и захочет иметь меня своим докладчиком. При этом я высказал свои соображения по вопросу о докладе. Я предполагал облечь свой доклад в форму приветствия, в котором остановиться на основных вопросах внешней и внутренней политики того времени. Формой доклада меня не стесняли, заседание комитета было закрыто. Через час-два должна была собраться фракция ЦИК.

Во время перерыва заседаний ко мне явились работники нашего отряда, и целой группой мы пошли осматривать Екатеринодар и, кстати, где-либо пообедать.

Екатеринодар утопал в зелени и произвел хорошее впечатление чистотой и порядком в городе. Магазины, лавки, рынки, рестораны были открыты. На витринах и столах рынка красовались разнообразные фрукты, колбасные изделия, печенье, хлеб. Сопровождавший нас т. Дунаевский показывал нам город и некоторые из мест недавних сражений, в которых сложил свою голову знаменитый еще по 1917 году контрреволюционер генерал Л. Г. Корнилов.

Напоминание о генерале Корнилове невольно перенесло меня в Петроград и оживило в памяти две встречи с ним. Первая была в Таврическом дворце, в момент его вступления в должность командующего Петроградским военным округом. Тогда этот генерал со смуглым киргизским лицом и раскосыми глазами приходил представляться и знакомиться с членами Исполкома Совета, выражая готовность совместно работать. И эту "дружбу" он вскоре продемонстрировал. В известный под именем апрельского кризиса Временного правительства момент он намеревался встать на защиту его по старому способу и отдал приказ о выступлении "инфантерии, кавалерии и артиллерии". Но питерские войска уже тогда не подчинялись генералам, на этом деле он оскандалился и вынужден был уйти.

Вторая встреча имела место в Москве, в Большом театре. А. Ф. Керенский ставил там оперетку под названием "Демократическое совещание". Генерал Л. Г. Корнилов выступил там в заглавной роли как будущий спаситель отечества от врагов внутренних и внешних и затмил собою премьера и "не хочу быть Маратом" - А. Ф. Керенского.

В таком углу Кубани закатилась контрреволюционная звезда, надежда помещиков и капиталистов всея Руси, сбитая метким ударом революционера- артиллериста.

В самом Екатеринодаре еще очень живы были следы перенесенной осады: в городе было много раненых, много в трауре женщин, много разрушений, хотя и на окраинах, но ярко свидетельствовавших о пережитых боях и героизме сражавшихся рабочих с профессионально обученными и организованными убийцами-офицерами.

Мы вернулись в здание ЦИК, не закончив осмотра города, фракция была уже в сборе. Часть членов ее была уже в курсе решения партийного комитета, и все с нетерпением ожидали открытия заседания. Собрание открыл т. Рубин. Я коротко повторил приблизительно все то, что сказал на заседании комитета. Т. Рубин от имени комитета заявил о полной солидарности со мной и о решении комитета провести в жизнь постановления центра. В этой плоскости и началось обсуждение.

На собрании фракции сразу же встал вопрос о позиции левых социалистов- революционеров, послышались робкие голоса, что левые эсеры не примут перемены политики и пойдут на конфликт. Чувствовалось, что некоторые партийцы опасаются разрыва с эсерами, не продумали, в какой степени этот разрыв становился неизбежным.

Решение о потоплении флота, принятое центром, уже давно перестало здесь быть секретом. Как раз во время заседания было получено сообщение из Новороссийска, что там происходит всеобщее голосование двух предло-

стр. 95

жений: 1) потопить суда, 2) вернуться на них в Севастополь. На фракции были высказаны опасения, что среди моряков много жителей Украины и Крыма, а поэтому они могут подать голос за уход в Севастополь и уйти туда.

И в этом случае обнаружилось весьма тяжелое положение, что ЦИК не имел влияния и во флоте. Выходило так, что моряки сами определяли срои военные задачи и внешнюю политику.

Видя колебания внутри фракции, я попросил членов партийного комитета самим преодолеть их. Фракционное совещание превратилось уже в совместное с комитетом партии заседание, на котором вновь была поставлена вся проблема существования Советской власти на Кубани.

В центре внимания стоял военный флот. Многие думали, что уничтожить его - значит разоружиться и сдаться на милость победителя. Они совсем не понимали маневра центра и всю внешнюю политику рассматривали с высот Новороссийского порта.

Некоторые искренне думали, что суда, стоявшие в Новороссийске, могут быть оплотом не только в борьбе против немцев, но и белогвардейцев, угрожавших Екатеринодару с запада и северо-запада.

Наконец явились представители военных судовых команд Черноморского флота. Их было человек 15, а может быть и несколько больше. Все они были опрятно одеты, держались без натяжки и с большим достоинством, большинство из них были в возрасте не менее 30 лет и выглядели весьма солидно.

Я попросил дать нам отдельную комнату, чтобы мы смогли обсудить все интересовавшие нас вопросы отдельно и без посторонней помехи. Нам отвели комнату, и в товарищеской обстановке я познакомился с делегатами и поведал им возложенное на меня поручение правительства.

Затем я попросил их ответить мне прямо, в каком положении находится флот, может ли он выдержать борьбу с немецко-турецкими силами, если дойдет дело до столкновения.

На мой вопрос ответ был дан с конца. По количеству и качеству боевые суда, стоявшие в Новороссийске, могли противостоять имевшемуся тогда германо- турецкому флоту Черного моря. Но моральное состояние команды не давало уверенности в победе. Моряки изрядно дезорганизованы. Занятия на судах давно уже не ведутся. Для многих моряков суда служат лишь продовольственным магазином. Есть мечтающие о возврате домой.

Далее они мне сообщили, что в тот день у них на судах происходил опрос всех военморов по двум вопросам, как быть флоту: 1) топиться или 2) вернуться в Севастополь, За первое голосовали 450 военморов, за второе 500 военморов, а больше 1000 человек не голосовали ни за то, ни за другое.

В заключение один товарищ от имени всех команд передал, что суда выполнят приказ Советской власти. Сами они понимают, что такие вопросы не подлежат голосованию, но поведение представителей центра и позиция Кубано- Черноморского ЦИК расшатали дисциплину, а это повело к тому, что началось митингование.

В качестве доказательства мне вручили копию телеграммы во ВЦИК и Совету народных комиссаров, в которой сообщалось, что "Глебов, Вахрамеев, не выполнив на них возложенной задачи, выехали, не заявив об этом флоту. Просим произвести следствие, а также срочно послать представителей морской коллегии с самыми широкими полномочиями по вопросу о Черноморском флоте.

Председатель делегатского собрания Миткевич.

Товарищ [председателя делегатского собрания] Алексеев

Секретарь Зеленский. 12 июня 1918 г. N 2/16".

Прочтя телеграмму, я сообщил им, что тт, Авилов-Глебов и Вахрамеев вернулись вместе со мной утром и должны быть уже в Новороссийске, так как в Екатеринодаре со мной остаться они не захотели.

Сообщение делегатов о том, что 450 военморов высказались за потопление флота и 1000 воздержались, давало возможность осуществить решение правительства даже при 500 противниках, мечтавших вернуться на родные

стр. 96

места. Результат мог бы быть иной, если бы Авилов-Глебов и Вахрамеев подошли к делу осторожнее, спевшись с партийцами и образовав вокруг себя ядро сознательных и знающих, что они хотят, моряков.

Слушая со всех сторон отрицательное отношение к обоим представителям центра, учитывая их побег, беседы со мной, их возвращение и нежелание войти в контакт с Екатеринодарским комитетом, я и сам начинал видеть в них одну из причин создавшегося опасного положения во флоте.

Закончив беседу с военными моряками, я вернулся на продолжавшееся еще заседание фракции. Часть моряков-партийцев также пришла на фракцию. Беспартийные же остались дожидаться открытия заседания пленума ЦИК.

По речам выступавших на фракции я понял, что партийному комитету удалось провести свое решение об исполнении директив центра. При мне обсуждали уже вопрос о том, кому же быть докладчиком, и мнения всех склонялось к тому же, на чем остановился партийный комитет. Таким образом, мое условие - единодушие в принятии решения центра фракцией - было выполнено, и я не имел оснований отказываться от доклада, а вместе с тем и от "боя" с левыми социалистами-революционерами, который был в перспективе.

В то время, когда я ходил с одного заседания на другое и убеждал политических руководителей края, что линия центра единственно правильная и революционная, другой гонец из Москвы продвигался, хотя и с задержками, но к той же цели. Днем 16 июня т. Раскольников был уже на Тихорецкой линии. О своем путешествии он дал телеграмму на ст. Котельниково, следующего содержания: "Наркому Троцкому, морской комиссариат, копии: Ленину, Москва, Кремль, Альтфатеру и Мемору (генмору. - Ред.).

Из-за недостатка паровозов в Царицыне продержали 4,5 часа. Сталин был не в курсе нашего решения относительно Черноморского флота. Шляпников поехал в Новороссийск, не имея относительно флота определенных директив и имел лишь наши открытые телеграммы. Вахрамеев и Авилов в Царицын не приезжали. Авилов разговаривал со Сталиным из Торговой. Сталин убеждал его возвратиться в Новороссийск. Авилов и Вахрамеев о деле не извещаются. В Царицыне не было от них телеграмм на мое имя, очевидно, они не дошли из-за неисправности подъема. Повторите их по дневной в Новороссийск. 16 июня 1918 года номер 1906. Раскольников".

Беседа с моряками убедила меня, что решение вопроса о флоте не в Новороссийске, а в Екатеринодаре, не в руках судовых комитетов, их делегатских собраний, а в руках коалиции большевиков и левых социалистов- революционеров. В центре эта коалиция треснула давно, еще на первом этапе борьбы вокруг Брестского мирного договора. В провинции она кое-где еще оставалась. Продолжалась эта коалиция и в Кубано-Черноморской республике.

Чем же вызывалась живучесть коалиции на Кубани и Черноморье? Из разговоров с партийными товарищами вытекало, что в основе их работы с левыми социалистами-революционерами лежит борьба с белогвардейской, сначала с корниловской, красновской, а затем и деникинской опасностью. В области хозяйственной у них никаких разногласий еще не было, да и времени для углубленной хозяйственной деятельности также не было.

О моем приезде и его цели левые социалисты-революционеры, видимо, догадывались, а может быть и прямо были информированы кем-либо из партийных товарищей, ибо к назначенному часу заседания ЦИК они были в сборе.

На заседание прибыло много ответственных партийных, советских, профессиональных работников. Военные были представлены, кажется, только моряками Черноморского флота, других я не помню.

Собрание ЦИК было открыто поздно вечером председателем его т. Рубиным А., объяснившим кратко причины, побудившие его экстренно созвать пленум и на нем решить вопросы войны и мира с германцами. Свою речь он

стр. 97

закончил несколькими фразами приветствия представителю центра в моем лице и поставил на голосование порядок дня. Левые социалисты-революционеры попросили отвести им место и время для содоклада. Это предложение не встретило возражений, и мне было предоставлено слово.

Я начал свою речь приветствием героических рабочих, красногвардейцев и всех граждан г. Екатеринодара, защищавших советскую власть и отразивших наступление корниловских офицерских банд, а также просил передать привет Совнаркома полкам Красной армии, ведущей борьбу против контрреволюционного казачества, собирающегося на Дону под царские знамена. Отдав должное героической борьбе за социалистическое переустройство края, я перешел к оценке внутреннего положения во всей стране, развернув картину той борьбы и строительства власти Советов, которая совершалась в стране. Отметив героические усилия рабочих фабрик и заводов наладить хозяйство без капиталистов, в условиях голода, я показал роль различных политических партий, начиная от ставших на контрреволюционный путь правых социалистов-революционеров, следовавших за ними же социал- демократов меньшевиков и кончая левыми на словах и правыми на деле социалистами-революционерами.

Для примера я взял злободневный на Кубани вопрос об отношении различных буржуазных контрреволюционных партий и партий так называемой демократии к "похабному" Брестскому мирному договору. На самом деле получалась весьма поучительная картина. В то время, когда мы, большевики и руководимая нами Советская власть, учли реальное положение в стране, когда она заявила всему миру о том ₅ что хочет жить в мире со всеми народами, что она отказывается от всяких договоров, заключенных царизмом во имя грабежей других народов, и предложила прекратить грабительскую вой-I ну - она стала служить мишенью для клеветы и нападок не только со стороны буржуазии, но и из лагеря так называвшейся "революционной демократии". Несмотря на явную невозможность продолжать войну против Германии, эти партии всячески провоцируют конфликты: они хотят во что бы то ни стало навязать истощенному народу войну, чтобы легче его скрутить затем. Воевать же с немцами и одновременно бороться с контрреволюцией - это означало бы идти сознательно на поражение революции.

Продолжение статьи