Победить германский империализм можно только в союзе с германским пролетариатом - такова была наша установка, и, веря в нее, надеясь на развитие революционных событий в самой Германии, мы заключили тяжелый мирный договор. Этот договор, если мы не дадим себя спровоцировать, мы используем для восстановления хозяйства, для лечения ран после войны.

Кто хочет, чтобы Советская страна вела войну с немцами? На этот вопрос ответить было легко: примеры были недалеко. Донская казачья контрреволюция, организовавшаяся в Новочеркасске, захватившая Ростов, сама помирилась с немцами и выставляет против нашей армии под Батайском не свои части, а немецкие.

Да, контрреволюции выгодно истощение рабочих и крестьян, поэтому она хочет навязать нам войну с немцами.

Того же хотят, только прикрываясь другими фразами, и прочие, в том числе и ложно называющие себя социалистическими партиями. Ослепленные ненавистью к большевикам, они готовы применить все средства, чтобы свергнуть их. Самый верный путь для свержения - это путь войны с Германией.

И в свете этой оценки я подверг разбору позицию ЦИК в вопросе о заключении демаркационной линии с немцами и в вопросе о судьбе Черноморского флота. Позиция ЦИК Кубано-Черноморской республики срывает мирную политику центра и толкает свой край на путь военных авантюр. Если более сильная и хорошо снабжавшаяся армия не смогла преодолеть силы германского наступления, если четыре крупнейшие державы пока еще не сломили его, то смешно думать, что Кубань вместе с Черноморьем могут решить участь германского империализма. Я предложил ЦИК отвергнуть

стр. 98

ошибочный путь и встать в общую со всей страной линию борьбы с отечественной и мировой контрреволюцией.

Закончил я освещением последних мероприятий центра в области организации снабжения населения, товарообмена, прося ЦИК помогать центру в борьбе с голодом, угрожавшим рабочим районам.

Записей своих речей я не делал и воспроизвожу сказанное по отдельным отрывкам, сохранившимся в памяти.

После меня слово было дано представителю партии левых социалистов- революционеров. Имени выступавшего у меня не сохранилось. Не сохранились и записи ораторов, выступавших по моему докладу. Но основной тон выступавшего на заседании ЦИК левого социалиста-революционера был мне знаком по аналогичным выступлениям членов этой партии в Москве, Петрограде и других районах, где мне приходилось с ними сталкиваться.

Он начал свою речь с указания на резкое расхождение со мной в оценке Брестского мирного договора. Эту временную уступку силе он считал "предательством революции", которое усиливало германский империализм, а следовательно уменьшало и шансы революции в самой Германии.

Переходя к позиции ЦИК Кубано-Черноморской республики в вопросах борьбы с немцами и судьбе флота, левый с. -р. отметил, что эта позиция была правильна, "непримирима" к врагам революции и поэтому социалисты- революционеры участвовали во власти. Он предупреждал в своей речи, что изменение политики ЦИК в этих вопросах вынудит и их изменить свои отношения к нему.

Позицию центра по отношению к Черноморскому флоту он считал "позорной сдачей без боя", саморазоружением и т.п. Указывал на боевые, революционные заслуги флота и на его огромную роль в деле обороны края как с моря, так и с суши. В заключение предложил отклонить мои предложения и вести до конца революционную войну как против немца, так и против генеральских банд, уверяя, что у ЦИК достаточно сил и для того и для другого.

Выступление левого с.-р. открыто разоблачило подлинную сущность их коалиции с большевиками Кубани и Черноморья. Через эту коалицию они, будучи в меньшинстве, проводили свою политику. Такое признание больно ударило по большевистским рядам и заставило их заговорить. За линию центра выступили несколько членов ЦИК и сам председатель его т. Рубин А.

Т. Рубин первой же фразой выразил полную солидарность с моими оценками положения и взял в огонь левого с. -р., пытавшегося использовать их ошибки для заколачивания клина в большевистскую политику. Он опроверг самоуверенность его в силах Кубани для сопротивления ударам немцев и белогвардейщины, особенно после того, что случилось под Таганрогом. В заключение он предложил всем членам ЦИК, и не только большевикам, поддержать своим голосованием предложения центра и этим внести в армию и флот дисциплину и организованность.

После выступления т. Рубина прения были прекращены и мне предоставили время для заключительного слова. И я взял это слово - не столько для того, чтобы опровергать социалиста-революционера, сколько для того, чтобы на его речи показать беспочвенность этой партии, и делал я это для сидевшей среди гостей рабочей и военной публики.

Я подчеркнул, что вопрос о судьбе Черноморского флота надо рассматривать во всей совокупности, вытекавшей и? создавшегося после Бреста положения. Как бы мы ни называли мирный договор - похабным ли, позорным ли, или еще как, но он лишь записал то состояние, которое сложилось в соотношении сил между нами и Германией на четвертом году чуждой народу войны. Я напомнил годовщину наступления А. Ф. Керенского, я привел ряд фактов и о том, как между началом переговоров с немцами и концом их в Бресте пытались, вопреки предупреждению В. И. Ленина, стать на путь "революционной войны" против германского империализма, а измученные

стр. 99

солдаты не захотели продолжать никакой войны и нам пришлось поплатиться ухудшением условий мирного договора.

Я отвел все фразерство с.-р, относительно "разоружения" и "позорной сдачи без боя" флота, заявив, что флот мы не сдаем, не хотим сдавать и потому его уничтожаем, чтоб он не достался нашим врагам.

Я предупреждал собравшихся от опасного преувеличения мощности флота в нашей борьбе с немцами. Сила флота измерялась не только количеством пушек и весом стали, пошедшей на изготовление судов, но единством воли моряков, командного состава, их дисциплиной и готовностью к борьбе. Без последних условий суда являются лишь кучей металла, а не боевыми единицами. А у меня имелись факты, что во флоте нет дисциплины, нет единой воли и мало готовности к борьбе!

Исходя из всего сказанного, я рекомендовал отклонить предложение с. -р. - оставить прежнюю линию - и выравнять свой фронт борьбы в линию с пролетариатом всей страны. Вести сепаратную войну с немцами Кубань не сможет, но эсеровские настроения германское командование может использовать или для расширения оккупации, или для нажима в другом месте, но везде против нас. Хотят ли с.-р. провоцировать подобный исход своими предложениями, задал я им вопрос, но ответа на него не получил.

После моего выступления поставили на голосование резолюцию о проведении в жизнь директивы центра. В части, касавшейся потопления флота, ЦИК просил меня сообщить в Москву о желательности отсрочки этого решения, в целях необходимой подготовки. В Екатеринодаре опасались, что известие о потоплении флота в Новороссийске может пагубно отразиться на войсках ростовского и других фронтов и вызовет тяжелые последствия. Я обещал ЦИК довести их пожелания до сведения Совнаркома и предупредил о предстоящем приезде т. Раскольникова специально по делу о флоте.

Резолюция, выработанная при моем участии, гласила: "ЦИК Кубано- Черноморской республики, как орган власти части РСФСР, считает для себя обязательным подчиняться всем директивам Центрального Всероссийского Правительства. Исходя из этих соображений, ЦИК не считает возможным по вопросам о флоте принимать те или другие решения независимо от Центральной власти.

ЦИК предлагает члену Всероссийского Совдепа тов. Шляпникову немедленно осведомить Москву о создавшемся положении и просить отсрочки выполнения распоряжений о флоте.

Товарищам же морякам Черноморского флота по вопросу о судьбе флота ждать Раскольникова, который выехал в Новороссийск".

За эту резолюцию и за осуществление директив центра голосовало 16 членов ЦИК, а против 10.

После голосования представитель партии левых социалистов-революционеров выступил с особой декларацией, в которой они объявили о своем выходе из ЦИК и комиссариатов и выразили угрозы поднять агитацию в массах. На этом заседание ЦИК было закрыто.

Наступило уже утро, когда я приехал к себе в вагон. Тотчас же составил телеграмму в Царицын наркому И. В. Сталину и для передачи по прямому проводу или радио в Москву. Шифра с И. В. Сталиным у меня не было, и поэтому я вынужден был послать ее открытой, хотя и в засекреченном виде. Вот что сообщал я в ней в тот день, 17 июня 1918 года:

"К моему приезду дело было испорчено настолько, что Авилов и Вахрамеев покинули Новороссийск и ехали в Москву. С Торговой вернул их с собой в Екатеринодар. Среди партийной публики неразбериха, непонимание, оторванность от центра, взаимные жалобы, обвинения. Много нареканий на Авилова. Выясняю, что неуменье Авилова, бестактность много вредили делу. Он обострил отношение со всеми коммунистами. Исполнение возложенных задач при таких условиях было невозможно.

Собирал несколько раз местную публику отдельно и вместе, убедил в

стр. 100

необходимости принятия решения центра. Перед этим был созван комитет партии, принявший решение о подчинении центру ¹ . Не скрывают, и я согласен, положение чрезвычайно тяжелое. Эсеры левые и контрреволюционеры на разный лад, но одинаково верно ведут антисоветскую политику, демагогическую агитацию - все создает угрозу для советской власти в районе.

С ботами ² у местной психологии много связано, и принятие решения здесь приравнивают к саморазоружению. Хорошо бы добиться дипломатической отсрочки для подготовки, это необходимо. Ночью было заседание фракции и потом ЦИКа, выступая. После ожесточенной борьбы принята J6 против 10 резолюция подчинения центру и просьба ко мне осветить центр и просить отсрочку. Эсеры покинули ЦИК и всю советскую работу в комиссариатах. Официально заявили, что поведут агитацию в массах о предательстве большевиков. Следует получить от эсеровского Пека в Москве воздействие на екатеринодарцев. Жду Раскольникова, переговорю и считаю мою задачу выполненной, еду в Ставрополь. Шляпников".

Когда я проводил директивы В. И. Ленина о флоте, до приезда в Екатеринодар т. Раскольникова не знал, в какой мере потопление флота связано со сроком ультиматума, и в предположении, что есть особый ультиматум, ограниченный временем привода флота в Севастополь, я и передавал пожелание екатеринодарских товарищей "добиться дипломатической отсрочки" для подготовки рабочего и красноармейского общественного мнения к этому факту, а также для снятия легкого вооружения с военных кораблей.

Ехать в Новороссийск по приезде т. Раскольникова не было никакой нужды, задача политически решалась не на берегах Новороссийска, а в екатеринодарских партийных и советских организациях. 16 июня она была решена и, как меня уверяли военные моряки после заседания ЦИК, будет проведена в жизнь и технически. С этой работой мог справиться т. Раскольников и один. Партийная помощь ему была уже обеспечена.

По окончании заседания ЦИК, уже днем 17 июня, в Екатеринодаре были получены сведения, что часть военных судов во главе с дредноутом "Воля" снялась с якоря и направилась в Севастополь. Часть контрреволюционного командного состава поспешила воспользоваться голосованием военных моряков в тот день и тотчас же "исполнила" волю большинства. Видимо, они были в курсе решения екатеринодарских организаций и ЦИК Кубано-Черноморской республики, а поэтому и поспешили уйти из Новороссийска. Большинство судов флота осталось в порту, не подчинилось приказу командующего. Уход части флота в Севастополь, в руки немецкого командования, вызвал возмущение в партийной среде.

Управление флотом было дезорганизовано внутренней борьбой, и поэтому моряки не сумели задержать силой уходившие суда.

В тот день я получил от наркома И. В. Станина ряд ответов на свои запросы по телеграфу: "Передайте Шляпникову", телеграфировал И. В., "чтобы 13 миллионов оставил полностью Екатеринодаре, так как для Ставропольской губ. и Терской области уже посланы 20 миллионов. Сегодня ночью выезжает Орджоникидзе и вместе с ним отправляю 21 вагон всякого товара.

Требуйте немедленного представления отчетов через нарочных по 1 июня с.г., а в дальнейшем через каждые две недели. Пусть все-таки оставит 13 миллионов для Кубанской области. Мелких денежных знаков, известно, незначительное количество".

Вокруг денежных знаков тогда шла большая спекулятивная борьба. Потребность в денежных знаках в связи с закупками продовольствия была очень велика, а Госбанк снабжал наши организации хотя и солидными суммами, но преимущественно крупной купюры, в 500, 1000 рублей. Столь крупные денежные знаки лежали почти вне оборота в местных банках или казначействах, составляя обеспечение тем суррогатам денежных знаков, которые выпускались почти по всему югу России.

Деньги, о которых сообщал И. В. Сталин, требуя "все-таки их оставить", заключались именно в такой крупной купюре, что главный комиссар Чекп-

стр. 101

рода, т. Дунаевский, отказывался их принять. Вместо 13 млн. рублей он взял только 2641 тыс. рублей.

На Кубани скопилось тогда много всевозможных продовольственных продуктов, заготовленных Чекпродом, но вывоз тормозился частыми перерывами железнодорожного сообщения. В банках было заложено на 25 млн. рублей подсолнечного масла, много было различного корма для скота, а равно можно было заготовить и живой скот. Не хватало организаторов и мелких денег.

Новороссийские цементные заводы были завалены готовым цементом, которому не было сбыта. В знаменитом винодельческом имении Абрау-Дюрсо было много вина, готового к вывозу. В ряде районов Черного моря было заготовлено много табаку, и все это ждало распоряжений центра об отправке.

На вечер 17 июня было назначено собрание для воинских частей, стоявших тогда в Екатеринодаре. Екатеринодарский комитет просил меня быть докладчиком. До этого собрания я провел время на различных совещаниях, посвященных вопросам военного положения в крае и организации работы наших продовольственных контор.

Войска Кубано-Черноморской республики занимали позиции от станции Злодейской, Каялы, обеспечивая железнодорожное сообщение Ейск - Староминская-Кущевка и весь путь на Тихорецкую, в которой находился штаб фронта во главе с командующим фронтом т. Калниньш.

Кроме этого фронта, были еще восстания как в районе Донской области, так и на Кубани. Эти восстания отвлекали внимание и силы от главного направления, порой угрожали тылу фронта и часто нарушали линии связи как отдельных частей фронта, так и самого фронта со своим штабом.

После знаменитого заседания ЦИК ночью с 16 на 17 июня екатеринодарские товарищи с некоторым беспокойством ожидали выступлений "левых" социалистов-революционеров. Выход левых с. -р. из ЦИК и всех советских органов означал открытый переход этой партии в стан врагов, и естественно, что товарищи ожидали их выступления как удара в спину.

Переход социалистов-революционеров во враждебный лагерь осложнял положение, но в то же время вносил ясность в политическую оценку действий этой партии. С разрывом коалиции с большевиками на советской платформе левые социалисты-революционеры на Кубани утрачивали связь с массами, для которых вопрос о власти Советов не ограничивался рамками Брестского мирного договора, на чем особенно заостряли свою борьбу интеллигентские круги эсеров. Выступая против большевиков, против возглавлявшихся ими учреждений, руководивших борьбой с белыми, левые социалисты- революционеры дезорганизовывали борьбу с контрреволюцией и тем самым становились контрреволюционной силой. Так и была воспринята сознательными рабочими и красноармейцами левоэсеровская шумиха.

Во второй половине дня 17 июня приехал в Екатеринодар т. Раскольников. Он ознакомил меня с решением центра по вопросу о флоте, суть которого мне была известна от тт. Авилова-Глебова и Вахрамеева. Я рассказал ему о проделанной мною работе среди екатеринодарских коммунистов, а также об историческом заседании ЦИК Кубано-Черноморской республики, передал ему содержание принятых партийным комитетом и ЦИКом решений. Затем вместе с ним проехали в Екатеринодарский комитет РКП(б), повидали членов комитета, председателя ЦИК т. Рубина и после короткой беседы пошли на собрание воинских частей.

Собрание происходило в каком-то зрительном или концертном зале, вмещавшем тысячи две-три людей. Весь зал был наполнен загорелыми, одетыми в белые или защитного цвета рубашки красноармейцами. Мне сказали, что большинство собравшихся - красноармейцы Дербентского полка.

От имени Совета народных комиссаров я приветствовал в лице собравшихся бойцов отряды Красной армии, боровшиеся против белогвардейщины и казачьего кулачества за Советскую власть. Рассказал о том, как рабочие и крестьяне центральной России освободились от капиталистов и помещиков,

стр. 102

и последние пытаются теперь зацепиться за кулаков Украины, Дона, Северного Кавказа и Сибири, чтобы голодом задушить Советы и отнять добытые рабочими и крестьянами завоевания.

Познакомил собравшихся со своими продовольственными и товарообменными задачами, а затем перешел к вопросу о мире с немцами и о положении Черноморского флота.

По лицам некоторых сидевших ближе к трибуне я мог читать, что мир с немцами им не по душе, однако они не перебивали меня, молча слушали. Брошенная мысль о флоте, что ему лучше топиться или взорваться, чем стать орудием империализма, вызвала даже аплодисменты. Это было приятно учесть как признак сознания и понимания красноармейцами создавшегося положения.

После меня выступал т. Раскольников. Он дал обзор положения на фронтах и остановился подробно на задачах военных моряков и красноармейцев в связи с немецкой провокацией на продолжение войны.

Во время его речи я мог свободно наблюдать и ловить реплики или взгляды. При его выступлении красноармейцы насторожились, раздался голос - "это офицер". Видимо, среди присутствовавших были люди, знавшие т. Раскольникова или слышавшие о нем как о бывшем флотском офицере. Говорить т. Раскольникову было трудно, ибо кое-где во время его речи слышались враждебные и антисемитские возгласы. Это свидетельствовало, что в отряде не велась политическая работа и красноармейцы обрабатывались враждебными кругами.

После митинга мы вернулись на вокзал. Т. Раскольников спешил в Новороссийск, а я торопился в Ставрополь, чтобы там наладить хромавшую работу по заготовке хлеба. Политической необходимости ехать мне в Новороссийск не было. Работа по потоплению флота сводилась уже к технике исполнения. Среди военных моряков наблюдался уже естественный перелом. Контрреволюционная часть командного состава и обманутые ею моряки сбежали на "Воле" и других судах в Севастополь. В Новороссийске остались лучшие, дисциплинированные военные моряки, готовые сознательно выполнить команду Центра. Т. Раскольников согласился с моими доводами и не настаивал на моей поездке в Новороссийск. Вечером мы расстались. Его поезд двинулся к берегам Черного моря, мой - несколькими часами позже направился через степное приволье Кубани, на Ставрополь.

Задолго до отхода поезда проводить нас пришли тт. Рубин, Дунаевский. Они спрашивали моего совета относительно объединения Кубани, Черноморья со Ставропольской губернией и Терской области в единую советскую республику. Исходя из соображений централизации управления вооруженной борьбой с контрреволюцией, я одобрил их намерения. Они сообщили, что в ближайшие дни разошлют по всем областям и губерниям приглашение на краевой партийный и советский съезд, намечавшийся на первые дни июля, и просили меня прибыть на него. Я согласился условно: если позволят продовольственные дела.

7. В Ставрополе

Путь от Екатеринодара через ст. Кавказскую до г. Ставрополя мы проехали ночью с 17 на 18 июня. 18-го утром были в Ставрополе. О своем приезде мы умышленно в Ставрополь не телеграфировали, так как не были уверены, что кроме представителей Советской власти нас могут, пожалуй еще раньше, встретить наши враги.

В те дни шла лихорадочная работа в степях по уборке обильного урожая. Вдоль железнодорожного пути, по обе его стороны, всю ночь мелькали костры, кое- где дымили паровички молотилок. Страда была в полном разгаре.

Прибыв на ст. Ставрополь, я известил о своем прибытии представителей местной власти и вызвал к себе уполномоченного Ставропольской губернской конторой Чекпрода К. С. Ермолова. Последний информировал меня о

стр. 103

работе его конторы и, получив от меня задание подготовить отчет, обещал через пару дней его представить.

О своем приезде в Ставрополь я сообщил в Москву В. И. Ленину и другим наркомам, [сообщил также,] что "во всем крае полная оторванность от центра. Никто не знает, что делается в центральной России. Газеты не доходят. Декреты месяцами неизвестны. Почта работает плохо. Хлебов много. Закупка тормозится отсутствием предметов обмена и мелкой купюры. Привезенные Сталиным деньги не облегчают положения, ибо три четверти из них - тысячные билеты. Требую немедленной присылки мелочи".

В этой оторванности усердно работала контрреволюция. По той же причине на местах развивались сепаратизм, местничество и другие явления отрыва от обшей линии.

Особенно плохо обстояло дело управления войсками и железнодорожным транспортом, "Командующие" войсками назначались в то время каждым уездным военным комиссаром. Централизованного руководства боевыми действиями против белых и казачьих восстаний также не существовало: каждый отряд был "сам по себе", только этим и объяснялся успех белогвардейщины в то время.

Централизованное управление железными дорогами тоже было нарушено, и они работали только под тем или иным нажимом. Налаживать отправку продовольствия в таких условиях было трудно: слишком много было препятствий, преодолеть которые можно было, но надо было вовремя о них узнать.

Продолжение статьи